Разве что за спиной у него будет прилеплена к витрине жевательная резинка.
Этот Г… Может быть, даже было бы проще, если бы в письме была именно буква Г… Этой ночью Джон несколько часов кряду рассматривал письмо в лупу под разным освещением, и то ему казалось, что это Р., то О., а иногда даже В. или Э…
Будь это буква Э, ничего бы не изменилось.
Хотел ли он, чтобы что-нибудь изменилось? И этот вопрос он тоже с яростью отбрасывал. Потому что, в конце концов, если это Э, то надо было просто продолжать жить, как он жил. Разве он не привык к такой жизни за эти тридцать восемь лет?
А если Неназываемый больше не тот, кого нельзя называть?
— Ну вот…
Фотограф появился с большим мокрым отпечатком.
— Хотите, чтобы я его высушил и вы его взяли бы с собой? Ну а пленка высохнет только через два-три часа.
— Отдайте ее мне.
Он схватил ее, скатал в желатиновый комок и запихал в карман. Тем временем высох отпечаток, который он уложил в коричневый конверт, так и не посмев на него взглянуть.
Когда он вышел, Майлз Дженкинс отлепил свое бесконечное тело от витрины и последовал за ним, не говоря ни слова.
Было ли это возможно? Ровно тридцать восемь лет жил он с одной мыслью, с одной уверенностью и в каком-то смысле сжился с ней. Она стала осью его существования и в большей или меньшей степени оказывала влияние на все, что его окружало.
В одно прекрасное утро один уже немолодой человек отправился на завтрак к этой сумасшедшей Пегги Клам. Разве в глубине души не любил ли он всегда Пегги и не водила ли она его все время за нос?
Кстати о Пегги… Если это было Г., то она тоже ошибалась, она все время ошибалась, и хорошие становились плохими, а плохие — хорошими. Он сам это понимал.
Итак, старая безумица Пегги затащила его в мебельный склад, купила бочонок ржавых гвоздей и его самого заставила купить старый зеленый баул.
Он знал, что Дженкинс под маской своей невозмутимости задавался вопросом, когда они пойдут покупать машину и какую марку выберут. Ну а Кэли Джон мучился мыслью, в каком углу изучить отпечаток, который был у него и который он нес как драгоценность. В барах за ним будут наблюдать.
Пойти к Пегги? На это уйдет не один час, и придется ей все рассказывать в перерывах между ритуальными телефонными звонками. Кто знает? Не побежит ли Пегги к сестре и не бросится ли ей в объятия? Или просто разорвать письмо? В холле гостиницы «Пионер Запада» было слишком людно.
Кэли Джон нигде не чувствовал себя в безопасности. В этом шероховатом конверте, который он держал в руке, находилась честь одного человека.
Может быть, его собственная?
Он пошел быстрее и остановился перед гаражом, где продавались подержанные машины. Не в пример Дженкинсу, ни марка, ни форма, ни цвет машины его не интересовали. Ему требовалась машина, чтобы удобнее было переезжать с места на место, пока он не найдет решения.
Он не взял самую дешевую машину, боялся, что она ненадежна, а выбрал подороже, подписал чек и заполнил бумаги, пока Майлз Дженкинс отправился со служащим гаража испробовать машину на улицах города.
На секунду его оставили одного в застекленной конторе, он вытащил конверт и уткнулся в то место, которое так хорошо знал.
На фотографии оно было еще хуже, чем на оригинале. Шестьдесят процентов из ста было за то, что это Г., но это также могло быть и Э, и О, и Б.
— Куда вас отвезти, патрон?
Он пока не знал. Первой мыслью было отправиться в Санбурн, но было уже поздно. Да и города там больше нет. Шахты уже многие годы заброшены, скважины зияли, большинство домов расползлись, будто сахарные, а из двенадцати тысяч жителей осталось разве что человек шестьсот. Да и те были по преимуществу новоприбывшими, хорошо если года два назад: привлекли их сюда врачи, которые старались сделать из мертвого города курорт.
— Не знаешь, что сталось с детьми Малыша Гарри, а?
Майлзу Дженкинсу было девятнадцать. Он наизусть знал подвиги ганменов прошлых лет, особенно тех, кто был ковбоем, но о знаменитом содержателе игорных домов ничего не слышал.
— Останови около бара «Пионер Запада»… Автомобиль еще пригодится.
А пока Дженкинс поставил машину на стоянку и вернулся к бару — к его окну он прилип так же, как и у фотографа.
В этот час в «Пионере Запада» всегда было несколько старожилов.
Больше коммерсантов, чем владельцев ранчо, но некоторые действительно знавали великие времена.
— Послушайте… Малыш Гарри продал свой последний салун в тысяча девятьсот… Минутку! Джим! В каком году твоя дочь вышла замуж? Дурак, в этот год кончилась война… В тысяча девятьсот восемнадцатом. Именно в том году Малыш Гарри купил дом на этой самой улице, там, где теперь Торговая палата… к нему приехала его вторая жена. Это довольно запутанная история. У Малыша Гарри было четыре жены. Первая бросила его, чтобы развестись, не знаю уж там где… Минутку, на этой мексиканке он женился по контракту. Ну конечно!.. Он подписал ей контракт на пять лет, а пять лет спустя они расстались хорошими друзьями. Было еще две… Но именно мексиканка приезжала к нему в Тусон, когда он удалился от дел.
Все думали, что у Малыша Гарри было много денег… Ну а начали они жить довольно бедно, всего-то с одной служанкой… Бороду он отпустил длинную, совсем седая была. Ходил с палкой, и жена его поддерживала под руку, а следом за ними бежала маленькая собачонка. Кажется, какой-то писатель приехал из Нью-Йорка писать о нем книгу, но он не захотел.
— А дети?
— Их у него было трое или четверо… Помню мальчика… Он их отправил учиться на Восток, и я не знаю, возвращались ли они когда-нибудь сюда или нет.
В те времена Кэли Джон жил на ранчо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49