Джон представил себе, как шла торговля, как согласился Чайна Кинг, который, наверное, нее сундук в машину.
«Чертова Пегги»!
Он ее очень любил. Он всегда ее любил. Он давно уже вбил себе в голову одну мысль, мысль, которую сам называл стариковской. К несчастью, ее воплощению кое-что мешало. Пегги была ужасно богата.
Ну разве не восхитительно им пожениться? Ему было шестьдесят восемь, Пегги — шестьдесят пять. Оба они были немолоды, но им оставалось еще немного нежности, и он бы хотел закончить свой путь вместе с ней, как если бы они поженились когда-то давно и все истекшие годы прожили вместе.
Он улыбался, представляя себе изумление Матильды, стычки между двумя старыми женщинами.
Светящаяся табличка погасла. Он мог расстегнуть ремень, зажечь сигару. Но нет. Стюардесса любезно подошла к нему, наклонилась и с извиняющимся видом прошептала:
— Только сигарету…
Сильно сомневаясь, что у этого пассажира есть в кармане сигареты, она заторопилась принести их ему.
— Чашку чаю?
— Спасибо.
— Сандвичи?
Удивительная ночь. Самая странная, самая непредсказуемая. Более непредсказуемая, чем сон. Луна, плывущая в ледяном небе за иллюминатором, огоньки, которые по временам показывались внизу, свет фар редких машин на далеких дорогах…
Неожиданно на него накатывалось воспоминание: Риалес и его каморка с красными репсовыми диванами. Риалес был отвратителен. Он первым бы хладнокровно принял смерть Кэли Джона, чтобы завладеть шахтой. Больной, амбициозный, завистливый, он видел сам себя хитрецом, почти дьявольски хитрым, а после того, как его надул старый англичанин, заканчивал свои дни в лавчонке, в которую никогда не заглядывали солнечные лучи.
Роналд Фелпс работал на себя. Работал раньше, работал и тогда на большие компании, а прибыль уходила у него из-под носа, он вынужден был, чтобы утолить свою жажду денег, войти в контрабандную торговлю Малыша Гарри.
Но, если отвлечься, план Алоиза был не глуп. Оставшись один, подстегиваемый долгами, Энди Спенсер, возможно, и уступил бы свои права на концессию.
Какое-то неопределенное воспоминание возникло в голове у Кэли Джона.
Образы по-прежнему мелькали у него перед глазами, часто неясные, как когда ищешь что-то во сне, а все зря: иногда это были строчки, лицо, какой-то предмет, светящиеся точки, совершенно белый пейзаж и силуэты детей, кидающих друг в друга снежками, поезд, который останавливается непонятно где, совсем маленький поезд, и никакого вокзала — наверное, это их приезд в Санбурн…
И Энди, все время Энди — пронзительный взгляд, матовая кожа…
Господи! Да как же он, Кэли Джон, мог до такой степени ошибиться?
Думаешь, что ты мужчина, старик. Легко представляешь себе, что все знаешь. С глупым упорством копишь горечь и вот уже совершенно готов клясть Господа Бога и жизнь, а все потому, что просто проходил рядом с людьми и не понимал их.
Все ли так? И поняла бы, например, Матильда, которая прожила с ним всю жизнь, с самого детства, не считая краткого расставания, поняла бы она, задуши он только что Алоиза?
Да он и мог его задушить. Продолжай этот негодяй еще несколько секунд молчать, и Кэли Джон был бы сейчас убийцей, чьи поступки описывают в газетах.
И сам он не понял Энди. Так и не понял! Временами в эти последние годы ему виделась правда, но ему не хотелось в нее поверить.
Потому что он не шел дальше. Потому что не хотел дать себе отчет в своем собственном характере.
Ему совсем без труда представилось вновь, как сестра до сих пор его представляла: рассеянный увалень со светлыми, как песок, волосами, несколько робкой улыбкой.
И тем не менее у него сохранилась в памяти фотография, которую Энди должен был еще хранить: пятнадцатилетний мальчишка, на полголовы выше, чем его товарищи, с руками дровосека, к которым, казалось, привязали большущие кулаки. Этот Джон, розовый и мощный, как молодой бычок, был спокоен и наивен, как все, кто чувствует себя на земле хозяином.
Он думал, что выбрал Энди себе в товарищи, потому что считал того умнее, а на самом деле это Энди выбрал его, потому что нуждался в его силе и ясности ума.
Все эти образы роились теперь у него в голове, он же сам сидел в самолете, уносившем его к какой-то точке на карте Соединенных Штатов, откуда ему предстояло лететь куда-то снова и потом снова садиться в самолет.
А Матильдины драгоценности? Нет, она не ошибалась. Один выбор этих драгоценностей свидетельствовал о большой нежности. Все, вплоть до их небольшой стоимости, говорило о робости и изысканности выбора.
Уехал бы Энди из Фарм Пойнт один, без него? Он утверждал так, чтобы подзадорить его. Он специально вел себя так резко.
«Потому что он не чувствовал уверенности в себе!» — отвечал теперь старик, сидя в кресле самолета.
Его визит на ранчо… Стакан воды… И как он настаивал: «… где он захочет… Когда захочет… «
Ему казалось, что он слышит резкий голос Пегги Клам, утверждающей:
«Бог мой, какие мужчины дураки! «
Она нападала на своего зятя, она тоже, но это была лишь игра, потому что ей нужен объект для насмешек.
И даже сама ирония Пегги. Не нынешней Пегги. Той Пегги, тех лет, когда оба компаньона ухаживали за Розитой. Он не осмелился бы признаться в этом никому, но вдруг почувствовал почти полную уверенность в том, что насмехалась она над ним, потому что он не осмеливался… Осмелься он, не одержал бы в сердце Розиты победу над своим другом?
Пока они жили вместе, Энди и он, именно Энди, если не вникать в суть дела, принимал решения. Но не посматривал ли он исподтишка на своего компаньона, ища одобрения или хулы?
Почему скрывал свою страсть к игре?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49