Жаль, что оно не открыто по ночам. Он бы пошел и сказал г-ну Арману…
Он остановился — у него закружилась голова, — и ему пришлось ухватиться за дверь. У него в груди происходили какие-то неприятные вещи. Его не тошнило. Дело было не в желудке. Может, это сердце сжимается и расширяется, причиняя ему сильную боль…
Неужели они его отравили? Ему удалось достать из кармана носовой платок, чтобы вытереть им лоб, по которому струился пот.
Во всяком случае, они будут защищаться. Ему слишком много о них известно.
Он сказал об этом Алексе и Ирен.
Странно. Ему не удается убедить себя, что он переспал с Ирен. Разве это не должно было оставить какой-то след? После она была такой же, как и до, как будто между ними ничего не произошло.
Ему слишком много о них известно. Он может сделать так, что их всех арестуют. Это не входит в его намерения. Он не… — как же это называется? стукач.
Пусть они оставят его в покое, а он со своей стороны не станет соваться в их махинации. Одной угнанной машиной больше, одной меньше…
Вот только им-то это неизвестно. А бармен Леон взглянул на него тогда змеиным взглядом. Затем отправился за кулисы, где хоронился Фарран.
Фарран — главарь. У него вид главаря.
Что они собираются делать? Они выпустили его из «Карийон Доре». Может, потому, что внутри здания они бы не знали, как им распорядиться его трупом.
Труп-это хлопотно. Преступники почти всегда попадаются из-за трупа…
Он шагает. Его качает. Случается, он сходит с тротуара и каким-то чудом вновь на него забирается.
Он помнит все. Не по порядку, разумеется. Вот, например, добро и зло…
Это просто вздор!
Что случится, если он умрет сегодня ночью, так и не добравшись до Клерви?
Клерви! Название, похожее на псевдоним. Деревня, поселок, городок так не называются. По одному этому названию сразу ясно, что это обман.
Он гулял пешком, но немного. С самого первого дня, когда они приехали чуть раньше, чем фургон с мебелью…
Узнают ли жена с сыном, как он провел свой последний вечер?
А кто им это скажет? Не Леон, который не станет похваляться тем, что заставлял его пить. Не девицы, которые были соучастницами. Гардеробщица? Она выглядела попристойнее остальных и безучастно наблюдала издали за тем, что происходит.
Бланш так или иначе узнает. У него не было никакого основания быть убитым в квартире Елисейских полей, в то время как ему полагалось находиться в «Орли». Более того, он уже давно должен был бы вернуться домой, и тут вдруг у него на лбу выступает гадкий пот.
Об этом — он и не подумал. Он сказал, что вернется самое позднее в два часа ночи. Поскольку за пятнадцать лет совместной жизни ему впервые случилось проводить часть ночи вне стен дома, то Бланш, возможно, не легла в кровать. Она способна сидеть и ждать его.
И вот, видя, что время идет…
Который сейчас час?
— Который час? — крикнул он в пустоту ночи, забыв, что у него на запястье были часы.
Может, сейчас уже начнет светать? Она позвонит в аэропорт. Спросит:
— Спецрейс давно улетел?
Значит, теперь она уже знает, что спецрейса не было. Он ей солгал. Что докажет ей, что это первый случай за пятнадцать лет?
Не имеют права сваливать столько забот на голову одного-единственного человека. Какая-то улица пересекает улицу де Понтье, и ему следует взять вправо. Стоит ему добраться до Елисейских полей, и он будет в безопасности.
Это улица Ла Боэси. Довольно далеко в стороне Сен-Филипп-дю-Руль стоит какая-то машина, но это не открытая красная модель.
Постой-ка! Выходя из кабаре, он не видел красной машины Фаррана. Может, все же он, дав инструкции, уехал. Главарь не занимается деталями, не участвует в казни.
Кто знает, может, сейчас он у себя в квартире заставляет кричать свою жену, которую по другую сторону перегородки уже никто не услышит?
Именно с этого все и началось…
Но что с того… Он шагает… Ему нужно шагать… Еще каких-то сорок метров — и он окажется на широком тротуаре Елисейских полей…
Машина позади него тронулась с места. У нее был мощный мотор, который производил столько же шуму, сколько и красная машина.
Машина очень быстро приближалась, и он чуть было не обернулся, но ему казалось, что не следует этого делать. Самое лучшее было пуститься бежать.
Может, он успеет добраться до угла…
Один-одинешенек на тротуаре, он, наверное, походил на марионетку, и он…
Он услышал звук автоматной очереди — как в кино или по телевизору. Ощутил удар. Он замер на месте, пошатываясь, — у него было такое чувство, будто его только что разрубили пополам.
Он не был мертв. Ему не было больно. Он по-прежнему оставался на ногах.
Нет. Он уже не стоит на ногах. Его голова тяжело ударяется о вымощенный тротуар, и именно в голове он ощущает боль. Однако он держится обеими руками за живот.
Может, полицейский на улице де Понтье… Бланш будет считать, что он в аду… Он все предвидел… Он оказался тогда проницательным… Он и сейчас проницательный… Она будет считать, что он в аду… А если она права? Если и вправду есть ад?
Всю свою жизнь он…
Это утомительно. Почему его оставляют одного? По нему течет кровь — такая теплая. Не из головы.
И вот он ощущает в животе как бы удары кинжала.
— Прошу прощения…
Склонившийся над ним мужчина — огромная голова, чрезмерно длинный нос, как в страшных снах, — повторяет:
— Куда вы ранены?
— Что?
— Я не хотел…
Постой-ка! Полицейский тоже здесь, а чуть дальше женские ноги.
— Я не хотел вас беспокоить…
Он предпочел бы улыбнуться им. Получается ли у него? Может…
Слишком поздно. Он уже больше ничего не видел. Он уже был не с ними. Он услышал свисток, шум мотора, голоса, но это его не касалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39