— Ты заходил к нему в комнату?
Кем был Уолтер? Мужем? Сыном?
— Ты все это время был в «Карийоне»?
Хождение взад и вперед по комнате, затем со стуком падает на пол башмак значит, он раздевается.
— Что-то вроде того.
— Ты не ходил в другие места?
Эмилю показалось, что это не был тон ревнивой женщины, ведущей свой небольшой допрос. Тут крылось что-то другое, чему он не мог пока подыскать определения. Правда, голоса доносились до него через перегородку.
— Что-то вроде того… — повторяет самец, для которого в этой формулировке, кажется, полно смаку.
— Народу было много?
— Хватало. Но колпака сегодня не было.
Слово «колпак» его поразило. Ему было известно, что на жаргоне оно означает «простофиля», это придавало разговору таинственность.
— Алекса там была?
— В полной красе.
— Пьяная?
— Не мертвецки.
— Возбужденная?
— Как водится.
— Ты ходил с ней в соседний дом?
— Я как раз оттуда.
— Из соседнего дома?
— Из нее!
— Скотина!
— Ты сама меня об этом спросила.
— И долго это продолжалось?
— К счастью, не так долго, как вчера.
— Что она с тобой делала?
Что ни реплика, то новая загадка. Жовис еще не мог поверить, что ему следует понимать слова в их обычном смысле. Это невозможно. Люди так не разговаривают, в особенности пара, пускай даже в спальне.
— Дай взглянуть, остались ли следы. Она тебя укусила?
— А по-другому она делать не может.
Он говорит не «делать». Он употребляет более точное слово, которого Эмиль никогда не произносил и которое с трудом решается осознать.
— А ты?
— Он приходил.
— В котором часу?
— В три, как обычно.
— Блеющий?
— В его годы меняются лишь в худшую сторону. Он засиделся. Я опасалась, как бы Уолтер не вернулся до его ухода.
— По-твоему, он догадывается?
— Поди узнай у него! Ты, похоже, не спешишь.
— Дай мне время подзарядить мои батареи.
Почти каждое слово казалось Жовису оскорбительным, шло вразрез с его воспитанием, его принципами. Вначале он предпочел бы не слышать. Еще он боялся, как бы не проснулась жена и не услышала.
— Иди-ка сюда, чтобы я…
Это было невозможно. Он отказывался верить. Эти люди употребляли самые крепкие, самые выразительные слова и получали какое-то изощренное удовольствие от того, что комментировали каждое свое движение, особенно старалась женщина.
— А так она тебе делала?
— Да.
— А вот так?
— Да.
— Каналья! Я сейчас тебе покажу…
Он силится представить себе сцену, действующих лиц.
По-видимому, они довольно молоды, если судить по их подвигам, но навряд ли молодожены или новоиспеченные любовники.
Они давно привыкли друг к другу, это чувствовалось по репликам, слетавшим с их уст, как заученный текст.
Текст такой же непристойный, как надписи, которые, краснея, читаешь около некоторых писсуаров.
— Погоди. Не двигайся больше. Я сама…
— Ты мне делаешь больно, — запротестовал мужчина.
— А та шлюха, она что, не делала тебе больно? Если бы ты еще ограничивался Ирен, та хоть девка хорошая. Помнишь ту ночь, когда мы были втроем и я…
Он пытался стереть в памяти услышанные слова, вызванные ими образы, которые приходили ему на ум.
— Нет. Еще рано.
Были и другие фразы, точные, как анатомические рисунки. Женщина в прямом смысле слова начинала бредить. Это была уже не женщина, какими он их знал, как те, что встречаешь на улице. Это был разбушевавшийся зверь-зверь, наделенный даром речи и выкрикивавший ужасные слова.
Мужчину звали Жан. Он несколько раз расслышал это имя.
— Рассказывай. Рассказывай. Давай выкладывай мне все… что ты ей делал… Что она тебе делала…
Тут уже его черед говорить. Она требует все больше подробностей. Сама их добавляет.
— А так?
— Да.
— А так?
— Не так сильно.
— Ты что, стал неженкой?
Тон делался выше, сопровождавшие голоса звуки становились более точными.
Почти задыхаясь, ждал он облегчения, которое принесет ему конец.
— Послушай. Возьми его в…
Были моменты, как вот этот, когда у Жовиса возникло желание начать колотить в перегородку. Все его тело дрожало от нетерпения, нервозности, а также от негодования. И от страха. Только бы Бланш не услышала…
Женщина кричала от боли и от наслаждения — долгий вопль, от которого, должно быть, вздымалась ее грудь, и внезапно ему показалось, что он узнал глухой звук пощечины.
— Да. Да. Ударь меня еще.
Такого не могло быть. Нужно, чтобы это прекратилось. Он уже больше не понимал.
Крик делался все пронзительнее и внезапно вылился в нечто вроде рыданий.
Можно было поклясться, что она плачет, что теперь это уже просто девчонка, у которой горе. Ему было ее почти что жаль.
Мужчина, по-видимому, закуривает сигарету.
— Ну, получила что хотела? — иронизирует он не без нежности.
— Даже не один, а три раза. Думала, это не кончится.
— Виски?
— Без воды.
Звон бутылки о край бокала, булькающие звуки.
— Твое здоровье, Жан.
— Твое здоровье, самка.
Именно это слово в момент, когда оно было произнесено, больше всего волновало Эмилия. Никогда он сам не вкладывал столько понимания в свой голос, когда обращался к Бланш.
— Самка…
Правда и то, что он никогда не называл ее так, никогда не осмелится этого сделать. Впрочем, она и не поймет.
Те, за перегородкой, только что вместе погрузились в пучину. Теперь они едва из нее показались. С успокаивающей сигаретой в зубах он наливает в стаканы выпивку.
— Твое здоровье, Жан.
Она была покорной и усталой.
И он ей просто отвечает:
— Твое здоровье, самка.
Сегодня вечером — в свой третий вечер в Клерви — Жовис со стыдом ждал, напрягая слух.
Глава 3
Он несколько раз принимался дремать, не засыпая по-настоящему, вздрагивая, когда какая-нибудь машина проезжала или же останавливалась на авеню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39