— Да, о мсье Брассье.
— Вы думаете, его жена тоже знала?
— Я в этом не сомневаюсь, ведь ее совсем не беспокоило, что происходит рядом.
— Они любили друг друга…
— Да…
Он снял пиджак, ему было жарко.
— Вы ходили на улицу Вашингтона?
— Я только что оттуда… А откуда вы знаете адрес?
— Когда я узнала, что она вышла из дома и бросилась бежать на другую сторону улицы, я сразу же догадалась… Я боялась, как бы вам не пришло в голову то же самое и как бы вы не поехали туда…
— Восемнадцать лет они снимали эту квартиру, и консьержка сказала, что они ее великолепно обставили… Если бы только…
— Если бы только что?
— Если бы только она мне сказала…
— У нее не хватало мужества лишить вас радости жизни… Вы были человеком счастливым, доверчивым. Вы купались в своем счастье.
— Это правда. Порой я боялся. Может, это было предчувствие.
— Сейчас вам нужно перестать думать об этом, хотя бы до завтра… Вы на нее очень сердитесь?
— Даже не знаю. Я еще не задавался этим вопросом.
— Не надо на нее сердиться. Такому сильному, такому прочному чувству невозможно противиться. Я уверена, что она страдала, оттого что была вынуждена вам лгать.
— Вы так думаете?
— Она была из тех женщин, которые идут до конца…
— А он?
— Он никогда не был мне симпатичен из-за своей самоуверенности. Но то, что эта связь продлилась восемнадцать лет, говорит все же в его пользу. Без настоящей любви так долго не встречаются.
— Но почему? — воскликнул Селерен.
Почему он? Почему они? Если бы не этот дурацкий несчастный случай, он так ничего и не узнал бы и по-прежнему жил бы своей тихой, безмятежной жизнью.
— Консьержка говорит, что у нее там было тонкое постельное белье, необыкновенные пеньюары…
— Я знаю.
— Откуда?
— Как-то вечером она переодевалась при мне. Мой взгляд сразу упал на лифчик, какого я никогда не видела. Она покраснела, поспешно накинула халат и послала меня уж не помню за чем в кухню… Это было совсем не такое белье, какое она носила здесь…
— А я-то всегда думал, что она любит простые вещи…
— Только не на улице Вашингтона. А там, скорее всего, под влиянием мсье Брассье.
Его лицо ничего не выражало, а крупное тело, казалось, обмякло. Он смотрел на кровать, на окно, словно не знал ни что ему делать, ни куда себя девать.
— Что мне сказать детям?
— Я им скажу, что вы еще плохо себя чувствуете, что не совсем оправились от своей простуды.
— Бедняжки. Они-то тут ни при чем.
— Я пойду на кухню, приготовлю вам фруктовый сок. А вы тем временем переоденьтесь в пижаму.
Он послушался. Он не знал, что бы стал без нее делать. Десять раз, идя по Елисейским полям, потом по улице Риволи, он думал о самоубийстве.
Это было радикальное решение. Не нужно было бы больше думать. Не нужно было бы страдать. Но как же дети, у которых уже не было матери и которые теперь стали сближаться с ним?
Он направился к аптечке за пузырьком со снотворным, которое употребляла Аннет, когда ей не удавалось заснуть.
— Нет! Не эти таблетки. Они хороши для детей. Я вам сейчас найду кое-что у себя. Мне тоже случается их глотать. У каждого бывают минуты слабости…
Она вернулась с тремя голубоватыми таблетками на блюдечке.
— Примите все три… Не бойтесь.
— Я принял бы и двадцать…
— Тогда пришлось бы мне отвозить вас в больницу, где вам затолкали бы в желудок вот такую толстую трубку… Вы думаете, это шутка? А теперь хватит разговоров. Ложитесь и спите.
Она пошла закрывать ставни, задергивать шторы, и легкий золотистый полумрак воцарился в спальне.
— Спите крепко… И не беспокойтесь за детей. Я придумаю, что им сказать.
Он лежал на спине, вперив взгляд в потолок, уверенный в том, что, несмотря на лекарство Натали, не заснет. Однако уже через несколько минут мысли его стали нечеткими. В памяти возникали забытые образы, особенно из времен его детства. Он даже вновь ощутил вкус супа, который варила его мать.
Она умерла, когда он был еще совсем юным, так что он мало знал ее.
Сегодня ее лицо привиделось ему удивительно отчетливо.
И был еще пруд за лугом возле двух плакучих ив, в котором он ловил лягушек.
Все это виделось так четко и ярко, словно в книжке с картинками. Он снова увидел своего школьного учителя с бородкой клинышком и одного из своих соучеников с заячьей губой, и дочку булочника, которую дергал за косы.
Потом все стало расплываться. Дыхание выровнялось. Он спал.
Он проспал не до вечера. Он проспал до утра следующего дня. И сон был таким сладким, что он попытался снова в него погрузиться. Он проснулся на середине сновидения, и ему хотелось узнать, чем оно кончится.
Он посмотрел на будильник. Было половина седьмого.
Он встал, накинул халат и направился в кухню, где, сидя у стола, завтракала в одиночестве Натали.
— Вот вы и встали…
— Доброе утро, Натали… Вы доедайте… А я пока сварю себе чашку кофе…
— Вы не хотите есть?
— Нет.
Отныне нужно было учиться и жить, и думать по-другому.
— Дети еще спят?
— Жан-Жак вчера сдал свой экзамен… Он был так измотан после этой нервотрепки, что лег спать без ужина. Пусть поспит вдоволь… А у Марлен еще неделю будут занятия. Скоро пойду ее будить.
Она ела толстые тартинки с вареньем, и ему тоже захотелось есть. Он поставил чашку с кофе на стол, намазал маслом кусок хлеба, а сверху положил смородинового варенья.
Еще одно детское воспоминание.
— Удивительное у вас лекарство… Оно воскресило в моей памяти то, что я считал давно забытым.
— Что-нибудь неприятное?
— Да нет. Некоторые воспоминания о детстве…
Он съел три тартинки, и Натали встала, чтобы приготовить ему еще чашку кофе.
— Пора идти будить Марлен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36