— Я думал, что это вас заинтересует, — обиженно ответил господин Луи.
— Меня? Вовсе нет…
— Досадно…
— Понятия не имею почему.
— Потому что я уверен, что полиция ничего не сможет сделать, что только вы способны раскрыть тайну…
— Что ж, тем хуже для нее!
— Вы даже не спросили, кто такой господин Оуэн…
— Да мне абсолютно все равно.
— Вот и хорошо, ведь этого не знает никто.
Услышав это, Мегрэ, изо всех сил старавшийся поймать концы подтяжек, болтавшихся за спиной, хитро глянул на господина Луи.
— Как же! Так-таки никто и не знает?
— Лично я думал, что он швед. По крайней мере, похож. Тем более что, заполняя карточку, он записал именно эту национальность. Вы ведь знаете, что в отелях такого класса, как наш, паспортов не спрашивают и каждый пишет кто во что горазд. Теперь номер господина Оуэна обыскали, но никаких документов не обнаружили. Консул шведского посольства — он живет неподалеку от «Эксельсиора» — утверждает, что действительно существовал такой Эрнст Оуэн, но десять лет назад скончался.
Мегрэ почистил зубы, снова взял трубку, прошелся по волосам мокрой расческой.
— Зачем вы мне все это рассказываете?
— Просто так. Представляете, этот самый Эрнст Оуэн поселился у нас три недели назад в сопровождении медсестры, самой прелестной девушки из тех, что мне доводилось видеть, — а со своей профессией, поверьте, я их повидал!
Мегрэ выбирал подходящий галстук из шести новых, которые купила ему к отъезду госпожи Мегрэ.
— Блондинка с серыми глазами. Этакий персик, с грациозными движениями, не худенькая, но и не толстая, очень аппетитная…
Бывший комиссар продолжал делать вид, что не слушает.
— Мы даже говорили о ней в привратницкой, делали разные забавные предположения. Знаете, как бывает…
Перекусывая, болтают о том о сем. Что-то слышали метрдотели… У слуг свои сведения. Горничные сообщают свою интимную информацию… Короче говоря, этот Оуэн и его медсестра…
— Он что, был болен?
— Нисколько! Хотя точно сказать не могу. Вы наверняка видели его на террасе, не зная, что это он. Высокий, почти такого же роста, как король Густав, во всем сером: серый фланелевый костюм, серая рубашка, серый шелковый галстук, только шляпа белая и белые замшевые ботинки. Вдобавок очки с дымчатыми стеклами и серые нитяные перчатки.
— Перчатки?
— Ну да! И это еще не все! Вставал он каждое утро в десять часов, спускался и располагался на террасе в плетеном кресле, всегда под третьим зонтиком. Зажав в руках трость, неподвижно сидел там около часа, глядя на море, потом обедал, возвращался на террасу до пяти-шести часов вечера, то есть до того, как начинает свежеть. Потом поднимался к себе в номер, куда ему приносили холодный ужин, и до утра больше не появлялся.
— Его убили?
— Убили кого-то в его номере…
— Значит, жертва — не он?
— Скорее, убий…
Господин Луи поздравил себя с тем, что Мегрэ наконец попался на крючок и теперь дальше можно рассказывать свободней, без лишней таинственности.
— Я расскажу вам, что произошло, в двух словах.
Сегодня утром, когда я разбирал парижские газеты — они приходят чуть раньше одиннадцати, — меня поразило, что господина Оуэна не видно на его обычном месте. Мне кажется, я обратил на это внимание одного из посыльных. Совершенно случайно я повернулся к доске и заметил, что его ключа нет… Далее!
В час аперитива я прошелся по террасе и снова отметил, что господин Оуэн так и не появился.
На этот раз я направился к окошку регистрации и спросил господина Анри:
«Господин Оуэн заболел?»
«Не знаю».
Между тем, скажем, около пятнадцати минут или половины первого, я заметил медсестру — она выходила из отеля в бледно-зеленом костюме, который ей очень шел. Поскольку она не оставила ключа, у меня не нашлось предлога с ней заговорить. Про себя я решил, что она отправилась за лекарствами, и я не успел предупредить ее, что аптеки закрылись.
В конце концов в два часа дежурный по четвертому этажу позвонил мне, чтобы спросить, что произошло в четыреста двенадцатом номере, — его как раз занимал господин Оуэн.
Дверь оставалась закрытой, и на стук никто не отвечал.
Тогда я поднялся, открыл дверь своим ключом и был изрядно удивлен, найдя на столе пустую бутылку из-под виски и рядом осколки стакана.
А в ванной я обнаружил голое тело мужчины…
— Ну и?.. — спросил Мегрэ. (Это было сильнее его.)
— Ну и ничего! Этот господин — не Оуэн.
— Что?
— Что это был не Оуэн. Ко всему прочему, при моей профессии у меня должна быть хорошая память на лица.
И я помню всех входящих в отель и выходящих из него.
Могу поклясться, что никогда не видел этого субъекта…
— Простите! Но господин Оуэн?
— Вот тут-то эта история становится необъяснимой.
Вещи его остались висеть в шкафу, чемоданы стояли в номере, все было на месте. Тогда как ни одной вещи, принадлежавшей молодому человеку, в номере четыреста двенадцать обнаружено не было. Остается предположить, что он проник в «Эксельсиор» абсолютно голым.
Мегрэ, расположившись перед широким окном, смотрел на море, повсюду виднелись головы купальщиков.
Господин Луи встал за ним, он сознавал, что партия еще не выиграна, и искал новую приманку.
— Заметьте, как я уже говорил, прекрасная медсестра вышла только около половины первого. Тогда как врач объявил, что смерть молодого человека наступила на рассвете…
— Хм, хм, — пробормотал продолжавший сопротивляться Мегрэ.
— Это еще не все. Господин Оуэн, который, видимо, опасался, что ему станет плохо, или по каким-то другим причинам желая, чтобы медсестра была под рукой, снял для нее номер четыреста тринадцать, и дверь между номерами оставалась открытой…
— Ей не повезло, — вздохнул Мегрэ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10