— Девятнадцать.Мегрэ не хотел смотреть на нее. Маленькая служанка надела наверняка свое лучшее платье, небесно-голубого цвета, почти бальное. Конечно, она шла на танцы. На ней были туфли на очень высоком каблуке. Одна соскочила.— Кто сообщил?— Я, господин комиссар.Это был полицейский-мотоциклист, спокойно дожидавшийся своей очереди.— Мы с приятелем совершали объезд, когда я увидел на тротуаре…Когда он подошел к телу, оно было теплым, и из ран сочилась кровь. Поэтому подумал, что она еще жива.— Отвезите ее в судебно-медицинский институт и предупредите доктора Поля.И Мегрэ обратился к Лоньону.— Ты отдал распоряжения?— Я вызвал в квартал всех людей, которых мог найти. А что толку? Когда это приносило результат? Как смерч подъехала машина, завизжали тормоза. Из нее вышел всклокоченный Ружин.— В чем дело, мой дорогой комиссар?— Кто известил вас? — агрессивно проворчал Мегрэ.— Кто-то с улицы… Есть еще люди, верящие в полезность прессы… Ведь это не тот?..И больше не отвлекая комиссара, он поднялся на тротуар. За ним поплелся его фотограф. Репортер задавал обычные вопросы собравшимся вокруг него прохожим.— Займись остальным, — проворчал Мегрэ Лоньону.— Вам никто не нужен?Он отрицательно покачал головой и сел в машину, поглощенный какими-то своими мыслями.— Куда ехать, шеф? — спросил шофер. Тот растерянно поглядел на него.— Спустись вниз до площади Клиши или до площади Бланш.В управлении ему делать было нечего.Да и что можно было сделать после того, что случилось? А вернуться домой спать у него не хватало смелости.— Подождите меня здесь.Площадь Клиши была залита светом, террасы кафе тоже были ярко освещены.— Что угодно, мосье?— Все равно.— Вина? Коньяку?— Вина.За соседним столиком женщина с платиновыми волосами и открытой грудью пыталась вполголоса убедить своего компаньона увести ее в соседний кабачок, светившийся неоновой вывеской.— Я уверяю тебя, ты не пожалеешь. Может быть, это дорого, но…Понимал ли он ее? Это был американец или англичанин, который все качал головой повторяя:— Ноу! Ноу!— Ты больше ничего не умеешь говорить? «Ноу!.. Ноу!..» А если я тоже скажу: «Ноу!» и брошу тебя?Он улыбнулся невозмутимо, а она, потеряв терпение, подозвала официанта и сделала новый заказ.— Принесите, пожалуйста, бутерброд. Он не хочет поужинать в кабачке напротив.Мегрэ подозвал официанта, заказал:— Еще один!Ему необходимо дать себе время успокоиться. Только что на улице Местр его первым порывом было помчаться в тюрьму, ворваться в камеру к Марселю Монсину и трясти его до тех пор, пока тот не заговорит.— Признавайся, мерзавец, что это ты…Почти до боли он был в этом уверен. Не может быть, чтобы он во всем ошибся! И сейчас у него не было жалости, даже любопытства к этому лжеархитектору. Только злость, почти ярость.Мало-помалу под воздействием человеческого спектакля и прохлады ночи она улетучивалась, уходила. Он знал, что совершил ошибку, и теперь понял какую. Было слишком поздно что-нибудь возвратить, девушка была мертва, деревенская девушка, которая, как тысячи других, приехала в Париж в поисках счастья и отправлялась на танцы, проведя день на кухне.Было слишком поздно проверять мысль, пришедшую ему сейчас. Сейчас он ничего не выяснит. Если следы существуют, если есть шанс найти свидетелей, можно подождать и до утра.Его люди тоже изнурены. Все это длится слишком долго. Когда они прочитают утром в газетах, в метро или в автобусе по пути на набережную Орфевр, их тоже охватит оцепенение, такое же уныние, какое только что владело их комиссаром. Не окажется ли среди них тот, кто станет сомневаться в нем? У Лоньона был извиняющийся голос, когда он звонил, а на улице Местр он встретил комиссара с таким видом, словно хотел выразить соболезнование.Мегрэ представил реакцию судьи Комельо, его телефонный звонок после того, как тот откроет газету.Тяжело ступая, комиссар направился в глубину кафе и попросил в кассе жетон, чтобы позвонить ясене.— Это ты? — удивленно воскликнула она.— Я хотел просто сказать, что сегодня не вернусь домой.Без какой-нибудь видимой на то причины. У него не было срочных дел, только вариться в собственном соку. Он почувствовал желание очутиться в родной атмосфере, в своем кабинете, со своими людьми.Спать не хотелось. Придет время, когда все это благополучно кончится и он, может быть, попросит отпуск.Так было всегда. Он ждет отпуска, а потом, когда приходит время, находятся причины, чтобы остаться в Париже.— Официант, счет!Он расплатился и направился к машине.В управление!Он застал Мовуазена и двух других за трапезой, состоявшей из колбасы и красного вина.— Сидите, ребята, сидите! Ничего нового?— Все так же. Допрашивают прохожих. Задержали двоих: у них документы не в порядке.— Позвони Жанвье и Лапуэнту. Попроси обоих приехать сюда к половине шестого.В течение часа, уединившись в кабинете, он читал и перечитывал протоколы допросов, особенно матери Монсина и его жены.После этого, расстегнув рубашку, повернувшись лицом к окну, застыл в кресле и, казалось, дремал. Спал ли он? Кто знает? Во всяком случае, не слышал, как в кабинет вошел Мовуазен и на цыпочках вышел.Светало. Небо стало серым, потом голубым. Взошло солнце. Когда Мовуазен во второй раз вошел, то принес с собой чашечку кофе, приготовленного на плитке. Жанвье уже приехал. Лапуэнт был в пути.— Который час?— Пять пятнадцать.— Они тут?— Жанвье. А Лапуэнт…— Я тут, шеф, — послышалось снаружи. Оба были чисто выбриты, несмотря на то, что не доспали.— Входите оба.Не будет ли это новой ошибкой — действовать без санкции судьи Комельо? Если да, он будет отвечать за все и вся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32