В хижине вспыхнула спичка, зажгли керосиновую лампу.
— Входите! — крикнул Буйу, пропуская товарищей вперед.
Здесь было еще жарче, чем на дворе. Тошнотворный жар разгоряченных человеческих тел.
Женщина, зажигавшая лампу, умудрилась одной рукой укрепить на голом теле набедренную повязку, но Буйу сорвал ее и бросил в угол хижины.
— Сходи за своими сестрами. Да не забудь привести малышку.
Белые были здесь как дома, кроме, может быть, Маритена: тот держал себя менее развязно. В хижине стояли стол, два старых палубных шезлонга, дрянная раскладная кровать, еще хранившая вмятины и влажность от лежавших на ней тел.
Трое мужчин все же уселись на одеяло.
— Располагайтесь, дети мои!
Никогда еще, даже в полдень, Тимару не было так жарко. Ему казалось, что это нездоровый жар, жар лихорадки, жар больницы. Было физически противно прикасаться к чему-либо, даже к стенам. Он пристально смотрел на Маритена, который тоже оставался на ногах, не в глубине хижины.
— Это похуже Адели! — издали крикнул Жозефу Буйу. — Ну-ка, выпей! Тебе станет лучше…
По рукам ходил стакан и дошел до Тимара — один из трех стаканов. Их никто не подумал вымыть. Буйу держал в руке другой. Третий был у кривоглазого.
— За здоровье Адели!
Они пили чистый перно. Тимар проглотил его, не смея противостоять пяти мужчинам. Пил, зажав ноздри, — и стакан и вино были равно ему противны.
— Это очень шикарно делать вид, что ничего не понимаешь. Но когда все мы…
Несомненно, произошло бы столкновение, если бы в эту минуту не открылась дверь. Первой вошла Мария с покорной улыбкой на губах. За ней семенила негритянка, очень молоденькая, очень юная, и ее тут же облапил белый, сидевший ближе всех к входу.
Дальше все смешалось — хижина была недостаточно просторна, чтобы вместить всех находившихся в ней.
Одни наталкивались на других.
Негритянки почти ничего не говорили. Несколько не связанных между собою слов, обрывки недоговоренных фраз. Гораздо чаще они смеялись, и тогда видны были сверкающие белые зубы. Мария достала из-под матраца бутылку мятной настойки, и ее распили после перно.
— Что говорят в деревне о смерти Тома? — спросил кривой лесоруб, и всем на миг стало не по себе.
С трех черных лиц исчезла улыбка, исчезла приветливость, исчезла даже покорность. Женщины молчали и смотрели себе под ноги.
Но Буйу восстановил веселое настроение, закричав:
— Ладно, ладно! Что нам за дело до какого-то негра?
Ваше здоровье, дети мои! Знаете, что я предложу? Махнем все вместе в лес.
Как и во время обеда, люди переглянулись, и Тимар не сомневался, что сказанное Буйу имеет особое значение, что речь идет о каком-то заранее обдуманном плане.
— Минутку! Послушай, Мария. Сто франков, если ты где-нибудь откопаешь бутылку виски или что-нибудь в этом роде!
Она нашла требуемое — в этой деревне, где, казалось, все спят, где не слышно было ни малейшего шума или шепота и не видно света, но где во всех хижинах не могли не слышать, что происходит.
Обрывки фраз среди толкотни при посадке в машину. Под сырным деревом стояла негритянка, которую заметили лишь в последний миг.
— Влезай и ты!
Загремел стартер, затрещал двигатель, застонали рессоры, и уже ни слова нельзя было разобрать.

Тимар ничего не хотел видеть. Он упрямо вглядывался в вершины проносившихся мимо деревьев, чьи контуры рисовала луна. Машина шла по песку, и водитель без конца переключал скорости.
Жозефу сунули в руку бутылку виски, наполовину опорожненную, горячую, с липким горлышком. Он не мог пить, но сделал вид, будто пьет, и спирт лился ему на подбородок, на грудь.
— …раз мы все прошли…
Его томило мучительное нетерпение. Единственной мыслью было — подойти к Буйу, этой зверской роже, и потребовать объяснения. Это не могло быть правдой!
Это было немыслимо. Буйу вовсе не был любовником Адели, как не был кривоглазый, как не был…
Тимар испытал всю гамму чувств — от ярости до отчаяния, хотел потребовать, чтобы машину остановили и высадили его. Но, не имея понятия о том, где находится, волей-неволей вынужден был оставаться с другими до конца.
По его расчету, они проехали не меньше двадцати пяти километров. Грузовик кончил свой пробег на краю поляны, омываемой сбоку рекой. Общее возбуждение возобновилось. Раздались голоса, взрывы хохота.
— Бутылку! Не забудьте бутылку! — крикнула какая-то тень.
Тимар, сам того не заметив, остался возле грузовика один. Перед ним, в мелькании пятен тьмы и света, проходили тени, иногда — зигзагом, и слышно было шушуканье, перешептывание, судорожный смех.
В первой подошедшей к нему длинной фигуре Тимар узнал Маритена. Увидев его, тот смущенно пробормотал:
— Вы были здесь?.. Надо развлекаться…
Другая фигура, покороче и пошире, прохаживалась взад и вперед по поляне. Вдруг она приблизилась.
— Живо! В машину! Отколем штуку!
Это был Буйу. Появилась еще одна тень, потом две, три. За ними — негритянка.
— Один миг, малютка! Сперва — белые!
Мужчина полез в грузовик. Три женщины ждали своей очереди. Двигатель завелся.
— Гоп!
Машина рванула с места, женщины, крича, побежали сзади, пытаясь ухватиться за борт грузовика.
Негритянки были нагие. Луна окружала их рамкой серебристых лучей. Они испускали пронзительные вопли, размахивая руками.
— Быстрее, сынок! Они могут догнать нас.
Машина бешено сотрясалась. Она задела за пень и чуть не опрокинулась.
Женщины понемногу начали отставать. Их тени становились меньше, отдалялись, крики доносились глуше.
Затея удалась. Машина ушла от погони.
Два-три смешка. Не больше. Несколько отдельных замечаний:
— Кто была эта толстая шлюха?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38