Меня находили сидящей на ветке дерева в глубине сада или даже в погребе.
«Что ты тут делаешь? — спрашивали у меня.
Я смотрела на людей, не отвечая. Что мне было им ответить?
Мне случалось увлечься какой-нибудь одноклассницей. Я приглашала ее домой, а спустя несколько недель уже была не в силах ее выносить.
Когда я приходила к подруге, например, на день рождения, то чувствовала себя неуютно в квартире, которая так сильно отличалась от нашей и где мать пыталась нас развлекать.
«Одиль, о чем ты думаешь?»
«Ни о чем, мадам».
Я была вежлива. Меня научили быть вежливой. Здравствуйте, мсье.
Здравствуйте, мадам. Спасибо, мсье.
Сколько же раз за свою жизнь сказала я «спасибо»!
Мне бы нужно решиться закончить это письмо. Ты ведь догадался, что я уехала в Париж? Это наилучшее место, чтобы исчезнуть.
Я не хочу, чтобы ты меня жалел. С тех пор как я приняла это решение, я уже не чувствую себя несчастной. Придется пройти через неприятный момент, но он очень короткий, короче, чем на приеме у дантиста.
А потом я почувствую себя освободившейся. Освободившейся от себя самой, той, что изводила себя, может, и безо всякой на то причины.
Я тебя еще не утомила? У меня складывается впечатление, что я пишу тебе так, будто я пуп земли. Ты не принимаешь меня или тебе не случалось принимать меня за гордячку? Я дура, что задаю такой вопрос, поскольку мне никогда не узнать ответа.
Что ж, старина Боб, не будем больше об этом думать, когда решение мною уже принято. И не жалей меня. Мне тяжело уходить из жизни, но мне было бы куда тяжелее, останься я жить.
Когда ты увидишься с дядей Артуром, скажи ему, что я не держу на него зла. Тут нет его вины. Я размышляла над этим и в конечном счете поняла, что сама его спровоцировала. Правда, мне было всего пятнадцать лет. Впрочем, он не пошел до конца. Я тогда этого не знала. Я поняла это гораздо позднее.
С мужчинами мне не везло. Именно с мужчинами, потому что я никогда не водилась со своими одногодками. Может, я была и не права? Они меня не интересовали.
Какое это теперь имеет значение!
Видишь ли, мое великое открытие заключается в том, что я ни разу ничего ни для кого не сделала. Я винила в этом другую сторону. Потом мало-помалу я начала задавать себе вопросы.
Даже когда мне случалось проявлять щедрость, это было так, как будто я смотрелась в зеркало, чтобы видеть, как я делаю красивый жест.
Почему же мне не удается закончить письмо? Мне кажется, что не хватает чего-то главного, я не сказала тебе того, что действительно имеет значение.
Когда я начала, мне казалось, что это будет просто, что от меня требуется лишь одно: дать волю своему перу, не утруждая себя при этом особыми раздумьями.
Поймешь ли ты? Мне бы хотелось, чтобы понял. Хотя я этого и не узнаю.
Уничтожь письмо. Не показывай его ни папе, ни маме. В конце концов, оба они сделали то, что могли.
В последующие часы, Боб, я буду много думать о тебе, о твоем спокойствии, о твоей доброй и светлой улыбке. Ты — уравновешенный парень, который знает, чего он хочет, и добьется этого.
Ты женишься. У тебя будут дети. Вот только хочу надеяться, что ты не останешься в «Двух липах». Мне думается, что сменявшие там друг друга жизни оставили после себя давящую атмосферу.
Ну да ладно! Я снова отвлекаюсь. Пора кончать. Крепко-крепко целую тебя в обе твои чуть колючие щеки, старина Боб. Очень скоро ты снова будешь улыбаться, и даже больше того, ты будешь закатываться своим звонким смехом.
Твоя глупая сестра Одиль».
Он долгое время сидел с листками в руках, не двигаясь. Услышав шаги на лестнице, он сунул их в карман.
— Боб, обед подан.
Она не говорила «мсье», так же как, обращаясь к его сестре, не говорила «мадемуазель». По сути дела, это она их вырастила, и у них тоже с совсем раннего возраста вошло в привычку обращаться к Матильде на «ты».
— Отец спустился?
— Сейчас же половина первого.
— А мать?
— За столом.
Он подошел к ним и, склонившись своим длинным и тощим телом, поцеловал их обоих в лоб. У него было одно из тех как бы развинченных туловищ, которые производят впечатление акробатической гибкости.
— А что, твоя сестра не спускается?
— Ее нет в комнате.
— Она сказала, куда пошла?
Его мать, с очень темными волосами, была в домашнем халате из голубого шелка. Она докуривала сигарету, прежде чем приняться за закуски. Она курила с раннего утра до позднего вечера, и к концу дня у нее из-за этого дрожали пальцы.
У отца волосы были седыми, почти белыми, что подчеркивало молодость его лица.
— Она мне ничего не сказала, но оставила записку.
У Марты Пуэнте были почти черные глаза, острый взгляд.
— Ты не хочешь показать ее нам?
— Кажется, я ее разорвал. Там просто сообщалось, что она уезжает в Париж и предпочитает не оставлять своего адреса.
— Ты слышал, Альбер?
— Когда она уехала?
— Насколько я понимаю, вчера вечером, экспрессом в восемнадцать тридцать.
— Думаешь, она была одна?
— По-моему, да.
— Не скрывается ли за этой историей какой-нибудь мужчина?
— Мне так не кажется.
Отец, не говоря ни слова, сидел, уставившись в свою тарелку.
— Такое все же невозможно себе вообразить! — воскликнула Марта Пуэнте пронзительным голосом. — Чтобы девушка, которой только-только исполнилось восемнадцать, взяла и вот так просто уехала, ничего не сказав своей семье! А деньги у нее есть?
— Думаю, она откладывала то, что получила на Рождество и на день рождения.
— Она не называет дату своего возвращения?
— Нет.
— У меня — это в голове не укладывается. Если бы я рассказала своим приятельницам, они бы подумали, что мы за семья такая.
Она повернулась к мужу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37