— Почему ты мне ничего не сказал?
— Пелегрен звонил в субботу утром. В тот день у меня не было случая рассказать тебе, а вчера я об этом больше не думал.
— А ты знал, Андре?
— Да, мама.
И тогда она посмотрела на нас так, словно обвиняла во всех смертных грехах.
— Тягостное, должно быть, впечатление.
— Когда я прихожу домой, мне кажется, что я попадаю в замкнутый мир, где все — и слова, и жесты, и взгляды приобретает совершенно другой смысл. Как в аквариуме: рыбки открывают рот, а никаких звуков не издают.
Все трое, мы следим друг за другом, не зная, что произойдет через час. Внешне вроде бы тихо-мирно, но достаточно одной безобидной фразы, чтобы воздух вдруг накалился.
Вторник прошел без приключений. Весь день мать оставалась дома.
По-моему, она ничего не пила, как, впрочем, и накануне. Была спокойна, но ходила с таким видом, словно приняла какое-то важное решение.
Когда в начале пятого я пришел из лицея, из ее комнаты раздавался такой шум, будто там готовятся к отъезду.
Заговорить со мной она не пыталась. Перед ужином, проходя мимо будуара, я увидел три чемодана, уложенные в дорогу.
За столом о поездке не обмолвились ни словом. Нехотя обменялись несколькими ничего не значащими фразами. Отец казался озабоченным, поглядывал на нас украдкой.
Но меня все-таки оставили в покое, и я смог заниматься.
А в среду — я узнал об этом уже потом — около одиннадцати Ноэми позвонила отцу и предупредила, что мать сама вынесла чемоданы и вызвала такси.
Здесь я вынужден довольствоваться предположениями, потому что об этом мне рассказывала только Ноэми. Начала она с заявления, что ей надоело жить в сумасшедшем доме и что она в свои годы имеет полное право уйти на покой и перебраться к дочери в Муан-Сартру.
— По крайней мере там я буду среди нормальных людей.
Отец, видимо, бросил пациента и, понимая, что ехать на виллу уже поздно, помчался на вокзал на такси.
Должно быть, они встретились на платформе, у поезда на Париж. Не знаю, о чем они говорили. Представляю, сколько народу наблюдало за ними, строя всевозможные догадки.
Когда я пришел на обед, они уже были дома. Чемоданы отнесли в будуар — наверно, отец.
Мать выглядела усталой. Я никого ни о чем не спрашивал, кроме Ноэми, когда днем мы с ней оказались вдвоем на кухне.
— Что вы хотите услышать от меня, юный хозяин? В таком возрасте вы еще не можете знать женщин. Ей хотелось, чтобы ее удержали. Она прекрасно понимает, что, оставшись одна, быстро станет беззащитней птички перед кошкой.
— Твоя мать не звонила Наташе?
— Даже если звонила, я не слышал. Вечером она сидела дома, а отец заперся у себя на антресолях, словно ничего не произошло. Сегодня в полдень ни в будуаре, ни в спальне чемоданов уже не было, наверно, их разобрали.
— Ты доволен?
— Что тебе сказать? Я и сам не знаю. За столом была видимость беседы, каждый силился доказать, что жизнь продолжается. И я думаю, не из-за меня ли все это?
Взволнованная, Франсина смотрела на него так, как смотрят на людей, с которыми случилось несчастье или трагедия.
Он был младше ее, но после всего пережитого казался намного старше.
— Ты выдержишь, Андре. А теперь, мне пора домой, но ты должен обещать, что позвонишь, если… Она замолчала, не решаясь договорить.
— Если что?
— Если я буду тебе нужна. Не бойся моих родителей. Они все поймут.
Он подозвал официанта, и несколько минут спустя они с Франсиной уже шли под дождем, прижимаясь к домам, что мешало им разговаривать.
Когда они переходили улицу по пешеходной дорожке, впереди на заборе Андре увидел фотографию Жана Ниваля — тот улыбался своей все еще детской улыбкой, а в глазах певца светилась радость жизни. Она заметила, что Андре отстал.
— Ты идешь?
Но, в свой черед увидев афишу, все поняла.
— Не думай больше об этом, Андре.
— Не беспокойся. Я не считаю себя жертвой.
— Ты полагаешь, что…
Она уже сожалела о своей необдуманной поспешности.
— Что он может быть моим отцом? — закончил он фразу. — Ты это хотела сказать, верно?
— А что ты думаешь?
— Ничего. Мне все равно.
Расставаясь, она наклонилась, чтобы поцеловать его в мокрые щеки — их лица блестели от дождя.
— До четверга? Если, конечно, у тебя не будет слишком мною работы.
— Я найду выход.
— Не забудь позвонить.
— Заметано.
Стоя под воротами, она смотрела, как он уходит, и в черном непромокаемом плаще, который бил его по икрам, он казался выше, чем обычно.
Ей захотелось окликнуть его. Может, он еще не все сказал, а она со своей стороны не нашла нужных слов?
Он взял из гаража мопед, с трудом завел. А потом почти час медленно ехал в потоке машин.
Он досадовал на себя. Злился за свою откровенность с Франсиной: и теперь она все передаст родителям.
Странно! Он впервые почувствовал себя Баром. Уже вчера он рассердился на Ноэми, которая назвала их семью сумасшедшим домом, и, не сдержавшись, ответил ей довольно резко.
Их было трое, замкнутых в себе людей, со своими проблемами, со своими вопросами, которые каждый задавал себе сам.
От Парижа в памяти у него сохранился только парк с блестевшими в солнечных пятнах деревьями, двор дома на набережной Турнель. Узнал бы он сегодня привратницу, которая присматривала за ним из открытого окна? Она была очень худа, и платье висело на ней как на вешалке. Кажется, во рту у нее не хватало зубов.
Много позже ему рассказывали, что отец первой привел ее в диспансер и вставил зубы. Зато о канарейке Андре помнил наверняка.
В Канн они ехали на поезде; об этом переезде он не сохранил никаких воспоминаний. В мрачной квартире на Эльзасском бульваре ему, ребенку, казалось, что в воздухе постоянно висит тонкая серая пыль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31