Затем он заказал Вену, потому что одна из пассажирок была родом из этого города, и отправил телеграмму в Варшаву, ибо в купе ехала некая Ирвич, из Вильно.
В это время в Жемоне, на вокзале, в кабинете уполномоченного комиссара, Поль Виншон остался лицом к лицу с пятью своими жертвами, которые реагировали по-разному, в зависимости от темперамента. Огонь, во всяком случае, горел жарко: в кабинете стояла одна из тех больших вокзальных печей, которые поглощают уголь совок за совком. Виншон велел принести кресла из соседних кабинетов — крепкие конторские кресла, черного дерева, с гнутыми ножками и вытертой бархатной обивкой.
— Обещаю проявить максимум расторопности, но ситуация такова, что пока я вынужден не спускать с вас глаз…
Нельзя было терять ни минуты, если утром он хотел составить более или менее приемлемый рапорт. Шесть паспортов лежали у него на столе. Тело Отто Брауна (в кармане убитого был найден паспорт на это имя) осталось в медпункте.
— Если хотите, могу заказать для вас горячее питье…
Но решайте скорее, потому что буфет скоро закроется…
Уже в десять минут пятого Виншона потревожил телефонный звонок.
— Алло!.. Олнуа?.. Что вы говорите?.. Разумеется!.. Да, возможно, есть какая-то связь… Хорошо! Отправьте его ко мне с первым же поездом… И документы, естественно, тоже…
Мегрэ он позвонил из соседнего кабинета, чтобы никто не услышал их разговора.
— Это вы, дядюшка?.. Еще одна новость!.. Несколько минут назад, когда поезд подходил к Олнуа, заметили, как какой-то человек вылез из-под вагона… Он бросился бежать, за ним погнались и в конце концов схватили… При нем был пакет, завернутый в клеенку; там находились акции иностранных предприятий, большей частью нефтедобывающих, на значительную сумму… Этот человек утверждает, что зовут его Джеф Бебельманс, он родился в Антверпене и по профессии акробат… Да!.. Его привезут сюда первым же поездом…
Вы тоже приедете первым поездом?.. Нет?.. В десять двадцать?.. Спасибо, дядя…
И он отправился к своим зебрам, как он их называл.
С рассветом, казалось, стало еще холоднее: небо белело, словно огромная льдина. Явились первые пассажиры, пошли пригородные поезда, а Виншон, глухой к протестам своих подопечных, отупевших от усталости, продолжал работать.

Он не терял времени даром. Лишним временем, собственно, он и не располагал, ибо дело было такого рода, что влекло за собой дипломатические осложнения.
Нельзя было до бесконечности задерживать пятерых пассажиров различных национальностей, пассажиров, бумаги которых находились в полном порядке, единственно из-за того, что в купе, где они ехали, был убит человек…
Мегрэ прибыл в десять двадцать, как и обещал. В одиннадцать на запасном пути, куда доставили вагон, был произведен следственный эксперимент. В нем было что-то потустороннее, призрачное, из-за мглистой погоды, холода и всеобщей усталости. Пару раз раздались нервные смешки: кто-то из пассажиров выпил слишком много грогу, чтобы согреться.
— Прежде всего положим на место мертвеца! — приказал Мегрэ. — Полагаю, шторы на окне были опущены?
— Здесь никто ничего не трогал… — заверил его племянник.
Конечно, лучше было бы дождаться ночи, того самого часа, когда все произошло. Но раз это было невозможно…
Отто Брауну, согласно паспорту, исполнилось пятьдесят восемь лет, он родился в Бремене и владел банком в Штутгарте. Судя по добротной одежде, так оно и было.
Добродушный толстяк с бритым черепом, ярко выраженного еврейского типа.
Из Берлина по поводу его личности пришли следующие сведения:
«…был вынужден прекратить финансовую деятельность после национал-социалистической революции, но принес присягу верности правительству, и его не беспокоили… Считался очень богатым человеком… Безвозмездно передал миллион марок в кассу партии».
В одном из карманов покойного Мегрэ обнаружил счет из отеля «Кайзерхоф» в Берлине, где Отто Браун остановился на три дня по пути из Штутгарта.
Пятеро пассажиров тем временем выстроились в коридоре и кто с тоской, кто с бешенством следили за передвижениями комиссара. Тот, указав на багажную полку над Брауном, спросил:
— Это его вещи?
— Нет, мои! — резко возразила Лена Лейнбах, австрийка.
— Не угодно ли вам будет сесть на то место, какое вы занимали ночью?
Женщина неохотно подчинилась: порывистые движения свидетельствовали о том, что она почти пьяна. На ней была роскошная норковая шуба, очень элегантное платье; на каждом пальце сверкало по кольцу.
Из Вены по ее поводу пришла следующая телеграмма:
«…куртизанка очень высокого класса, имела множество похождений во всех европейских столицах, но полиции ни разу не приходилось заниматься ею… Долгое время была любовницей германского принца…»
— Кто из вас сел в поезд в Берлине? — спросил Мегрэ, оборачиваясь к остальным.
— Вы позволите? — произнес кто-то на прекрасном французском языке.
Это и в самом деле был француз, Адольф Бонвуазен из Лилля.
— Я смогу предоставить вам все нужные сведения, потому что еду с самой Варшавы… Вначале нас тут было двое… Я работаю на прядильной фабрике, которая имеет филиал в Польше, и сейчас возвращаюсь из Львова… В
Варшаве в поезд сели только я и эта госпожа…
Он указал на пожилую даму, еврейку, как и Отто Браун, толстую, смуглую, с распухшими ногами, одетую в каракулевое пальто.
— Мадам Ирвич из Вильно.
По-французски она не говорила, и с ней пришлось объясняться по-немецки. Мадам Ирвич, жена крупного торговца мехами, ехала в Париж на консультацию с известным медиком и выражала свой протест против…
— Сядьте на места, которые вы занимали!
1 2 3 4 5