— Это тот самый рыжий парнишка, страховой агент, с которым вы однажды столкнулись.
— Но он на самом деле страховой агент. Я лично в этом удостоверился.
— Можно быть страховым агентом и в то же время любовником красивой женщины.
— Ничего не понимаю. Вы не знали ее, иначе были бы столь же недоверчивы, как и я. Никогда не встречал я такой разумной, простой и уравновешенной женщины. У меня три дочери, и они научили меня разбираться в женщинах. Я скорей бы доверился Жозе, чем одной из своих дочерей.
— Я крайне сожалею о том, что пришлось открыть вам глаза.
— Полагаю, вы уверены в том, что сказали мне?
— Если хотите, я заставлю Флорантена подтвердить все это.
— У меня нет ни малейшего желания видеться с этим господином, как и с тремя остальными. Если я правильно понимаю, этот Флорантен был, что называется, ее сердечным другом?
— Вроде того: за что он только не брался в своей жизни. И все упустил. Тем не менее пользуется у женщин некоторым успехом.
— Мы почти одного возраста…
— Если не считать разницы в два года… Его преимущество перед вами в том, что он под рукой и днем и ночью. Кроме того, ничего не принимает всерьез. С ним что ни день, то белая страница, заполняемая по своему усмотрению и настроению.
У самого Паре были и совесть, и угрызения совести, и ответственность за других. Его лицо, повадки запечатлели всю важность, какую придают жизни иные люди.
Можно было сказать, что он чуть ли не несет на плечах свой отдел, если не все министерство, и Мегрэ с трудом мог вообразить себе его свидания с Жозе.
К счастью, она отличалась кротким нравом. И, должно быть, была способна не один час с улыбкой выслушивать излияния мужчины, сломленного судьбой и житейскими невзгодами.
Мегрэ вдруг стал яснее представлять ее себе. Она обладала практической жилкой, умела считать. Купила дом на Монмартре, хранила в тайнике сорок восемь тысяч франков. Не стояла ли на очереди покупка еще одного дома, а затем еще одного?
Иные женщины считают свое состояние домами, словно камень для них — единственная прочная вещь в мире.
— У вас никогда не возникало предчувствия, что должно случиться какое-нибудь несчастье, господин Паре?
— И в мыслях не было. Я не знал ничего более прочного, чем она сама, образ ее жизни, обстановка ее квартиры.
— Она не говорила вам, откуда она родом?
— Из Пуатье, если не ошибаюсь.
Должно быть, она из осторожности называла им всем разные места.
— Она казалась вам образованной?
— Она сдала экзамен на бакалавра, затем некоторое время работала секретарем у адвоката.
— Вы не назовете его имя?
— Я пропустил его мимо ушей.
— Была ли она замужем?
— На моей памяти, нет.
— Вас не удивлял круг ее чтения?
— Она была сентиментальной, довольно-таки наивной в глубине души и потому предпочитала дешевые романы.
И первая смеялась над этой своей прихотью.
— Впредь я не стану тревожить вас без особой на то надобности. Но прошу вас поразмыслить, попытаться вспомнить. Какая-нибудь незначительная на первый взгляд фраза, деталь могли бы помочь нам.
Расправляя свое большое, тяжелое тело, Франсуа Паре колебался, стоит ли подавать руку.
— В данный момент мне в голову ничего не приходит. — Затем нерешительно, более глухо спросил: — Она долго страдала?
— Судя по заключению судебного эксперта, смерть наступила мгновенно.
Губы его зашевелились. Должно быть, он молился.
— Благодарю вас за проявленный такт. Остается лишь сожалеть, что мы не встретились при других обстоятельствах.
— Мне тоже жаль, господин Паре.
Уф! Очутившись на лестнице, Мегрэ стал отдуваться.
У него было такое ощущение, что он вышел из туннеля на свежий воздух, в реальный мир.
Конечно, беседа с чиновником из министерства не дала ему какой-то точной, немедленно срабатывающей информации, однако она сделала для него образ молодой женщины более живым.
Интересно, было ли составление письма в добропорядочном кафе ее излюбленной тактикой при знакомстве или простой случайностью?
Первый из ее любовников, известных Мегрэ, Фернан Курсель, кажется, познакомился с ней, когда ей было двадцать пять лет. Чем она тогда занималась? Мегрэ никак не удавалось вообразить ее себе, такую благоразумную, на тротуарах близ площади Мадлен или Елисейских полей.
Была ли она и впрямь чьей-то секретаршей — адвоката или кого-либо другого?
От легкого ветерка затрепетала листва на деревьях бульвара Сен-Жермен; Мегрэ выглядел как человек, вышедший глотнуть утренней прохлады. На ведущей к набережным улочке он поравнялся со старомодным бистро, перед которым сгружали бочки с вином.
Он вошел, облокотился о стойку и спросил:
— Что это за вино?
— «Сансер». Я родом из тех мест, мне поставляет его свояк.
— Налейте стаканчик.
Сухое вино сохранило вкус винограда. Стойка в кафе была настоящей оловянной стойкой, а пол, выложенный красной плиткой, был посыпан опилками.
— Еще вина, будьте добры…
Ну что за странная у него профессия! Нужно повидать еще троих — троих любовников Жозефины, которая, судя по всему, торговала иллюзиями.
С трудом сыщет Франсуа Паре вторую такую, которой можно изливать свое переполненное стариковское сердце. Вернется в свою мастерскую на Монмартре, к убогому ложу в комнате без окон Флорантен.
— Следующий! — вздохнул Мегрэ, выходя из бистро и направляясь к зданию уголовной полиции.
Предстоит разочаровать, лишить иллюзий еще одного.
Когда Мегрэ добрался до своего этажа и двинулся по длинному коридору, где располагались помещения уголовной полиции, он непроизвольно бросил взгляд на застекленный зал ожидания, который шутники-инспекторы окрестили аквариумом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39