Вместо этого она включила радио:
Ногалес передавал мексиканские песни.
Он чувствовал, что виноват не только перед Норой, но и перед Доналдом. В чем — трудно сформулировать, но ощущение своей не правоты не проходило. Он сидел подавленный, весь мокрый от пота. Пиво, выпитое утром, перестало действовать, и Пи-Эм опять стало нехорошо.
Хотя и неумышленно, Кейди сделал ему очень больно, обойдясь с ним так недружелюбно. Пи-Эм не сердился на него. Сейчас он переживал одну из тех минут, когда человеку хочется просить прощения у всех и каждого.
Он, например, понял сейчас, что имела в виду Нора, упомянув о том, как они смотрели с Доналдом друг на друга, о взгляде, который бывает только у братьев.
Из деликатности она ничего не добавила. Но фраза ее означала, что они смотрели друг на друга с той взаимной ненавистью, какая обуревает только близких родственников.
Это не правда. Ненависти к Доналду у него нет. Мальчиком он даже испытывал к нему нежность. Впоследствии не раз хотел ему помочь. А если не помог, то лишь потому, что их разделяло слишком большое расстояние; Доналд не понял бы его и обиделся.
Умнице Эмили следовало бы догадаться об этом, а не осуждать его так строго. Ему же ясно, что она осудила его, сочла человеком бездушным, готовым принести семью в жертву своему честолюбию.
Насколько все проще! Нора, вероятно, уже раскусила его. Не хватает только, чтобы начала жалеть.
Этого он тоже не хочет. Им не восхищаются, и ладно.
Не он один прошел такой путь. Но пусть по крайней мере за ним не отрицают известных достоинств, прежде всего порядочности.
Он решил не спать эту ночь. Он будет продолжать поиски брата. Он считает себя ответственным за него перед Милдред и детьми.
Он отдавал себе отчет, что на машине искать Доналда бесполезно. Он вернется сюда верхом, прочешет долину вдоль и поперек, обшарит все ее уголки.
Надо любой ценой не допустить того, о чем говорил Кейди. Надо также помешать Бэджеру схватить беглеца.
Бэджер знает свое дело: он в два счета расколет Доналда.
— О чем ты думаешь? — неожиданно спросил он жену: ему стало не по себе от ее молчания.
— О своем брате, погибшем во время войны.
— Это совсем другое дело.
— Его расстреляли.
— Немцы? Японцы?
— Американцы. За дезертирство в боевой обстановке.
Он был художник, славный мальчик, очень умный. Жил в Нью-Йорке, в Гринич-Вилледже. Сперва пытался добиться, чтобы его признали негодным к службе. Он боялся. Знал, что окажется трусом. Он не виноват. Это оказалось сильнее его. Он был расстрелян: иначе нельзя — таков закон.
Она замолчала. Меньше чем за день они узнали друг друга ближе, чем за три года совместной жизни.
— Знаешь, Лил…
Разговор возобновила Нора. Тон у нее был все такой же задумчивый, и внизу, под ними, все так же стремительно катилась Джозефина.
— Она очень несчастна. Не любит мужа. Я хочу сказать, не испытывает с ним чувственной радости. Однажды мы с ней выпили, и она призналась; но только мне одной.
А он-то считал Нолендов чуть ли не образцовой парой!
— Но она так носится с ним, — возразил Пи-Эм.
— Это потому, что ее мучит совесть. Она сознает, что второго такого человека на свете нет, и ей стыдно его обманывать.
Пи-Эм так и подскочил. Лил обманывает мужа! Если бы речь шла о любой другой женщине в долине, он бы поверил, но маленькая Лил Ноленд!..
— Это сильнее ее. Тебе не понять. Бывают женщины, у которых внезапно появляется потребность напиться.
Вспомни Ресника…
Ресник, когда-то обитатель долины, дружил с ними.
Человек он был тихий, почти робкий, до смешного щепетильный. Два-три раза в год, редко чаще, у него начинался запой. Он с ходу пускался во все тяжкие. Бросал жену, детей, не давал о себе знать по две недели, иногда даже дольше, и в один прекрасный день оказывался на другом конце Штатов. Однажды во время такого запоя сел в Лос-Анджелесе на пароход и опомнился лишь в Панаме. Еще несколько часов — и уплыл бы в Китай.
Не то же ли самое происходило, в общем, и с его, Пи-Эм, матерью.
— Время от времени Лил нужен мужчина, какой — не важно. К счастью, она достаточно владеет собой, чтобы выбирать тех, кто будет молчать.
— Кого, например?
— Одного из ковбоев. Это проще, и после им не приходит в голову предъявлять права на нее.
— То есть людей вроде Рауля?
— Рауль тоже через это прошел.
Зачем она рассказывает все это, да еще сегодня, когда он по уши в дерьме?
У него мелькнуло подозрение, он уголком глаза посмотрел на жену, и машина показалась ему аквариумом.
Неужели с Норой такая же история?
— Лил очень от этого страдает.
Он едва не спросил: «А ты?»
Он ведь переживает сейчас один из тех моментов, когда человек чувствует, что способен все понять. Он не рассердился бы на жену за правду. Во всяком случае, пока что.
Его удержала своего рода трусость. Он взмок от пота.
В голове шумело. От непрерывного сверкания молний болели глаза, при каждом раскате грома в приемнике начинало трещать, и Пи-Эм ограничился тем, что пробормотал:
— Выключи радио, ладно?
День был не такой, как обычно. Решительно не такой.
Этот день…
Ему хотелось разрыдаться.
8
Мрачное предчувствие появилось у Пи-Эм в тот момент, когда им удалось наконец переправиться через Джозефину. Они почти два часа ждали, пока схлынет вода, но она все равно доходила до ступиц колес, и Эшбриджи не без труда выбрались на берег; камни скатывались вниз, и машина скользила.
Отъехав метров на сто, они услышали два коротких гудка, и Пи-Эм непроизвольно вздрогнул; сегодня он вообще был не в своей тарелке.
— Это Фолк, — сказала Нора, протирая окно со своей стороны. — Ответь ему.
Пи-Эм в свой черед два раза нажал на клаксон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40