Но его кулаки тоже угодили не в пустоту. До сих пор у него в ушах стоит крик Норы:
— Пи-Эм!.. Успокойся! Оставь его!
После первой схватки оба отступили, давая себе свободу маневра. В зрачках Доналда поблескивал все тот же свирепый иронический огонек.
— Не забудь, что я тебе сказал, — процедил он сквозь зубы. — А теперь иди сюда, я расквашу твою поганую рожу.
Может быть, сказано было и не совсем так, но слова «поганая рожа» Доналд употребил. Нора бросилась оттаскивать мужа. Не придумай он историю с сумасшествием, их, скорее всего, оставили бы в покое — пусть выясняют отношения сами.
Дерущихся разняли. Роль арбитра, как всегда, взял на себя Пембертон, выполнивший свою миссию с простотой и достоинством.
— Мы в доме наших друзей Нолендов, ребята. Хотите сводить счеты — соблюдайте приличия: выйдите на улицу.
Пи-Эм заметил кровь у себя на руке. Его отвели в сторону. Окружающие, перебивая друг друга, что-то говорили ему.
Он ясно помнит, что несколько раз повторил:
— Пусть он выйдет на улицу! Пусть выйдет! Пембертон прав. Пусть выйдет!..
Разумеется, с ними схитрили, как хитрят с детьми. Его вывели из дома на крыльцо, а Доналда утащили в другую сторону — вероятно, в патио.
Пи-Эм очнулся у себя в машине, но не за рулем — его место заняла Нора.
— Поехать с вами?
Голос был вроде бы Смайли.
— Благодарю, не надо. Справлюсь сама. Извините нас.
Пи-Эм, разгоряченный дракой, порывался выскочить.
— А, удрал! Он струсил! Ха-ха-ха!
Кто-то проверил, закрыта ли дверца с его стороны.
Провал. Мрак с несколькими просветами. Он, например, уверен, что дома выпил еще. Нора, конечно, не стала ему мешать — пусть добирает. Дать ему свалить себя с ног, потом уложить его — это, бесспорно, самое разумное, что она могла сделать.
Куда делся Доналд? Чью сторону взяли их приятели?
Не остался ли он у Нолендов?
Все было так ужасно, что Пи-Эм боялся об этом думать. И тем не менее ему совершенно необходимо знать все. Он вновь видел свою гостиную с одной-единственной зажженной лампой, полуосвещенную фигуру Норы, ее голые ноги и бедра. Она, разумеется, тоже была пьяна. Все были пьяны.
Только вот за всем этим стоит нечто такое, что продолжает ускользать от него, хотя в нем-то и заключена, пожалуй, вся суть. Нет, он обязательно должен открыть глаза, встать с постели.
Левый глаз Пи-Эм заплыл. Ему казалось, что голова у него полна какой-то жидкостью, которая при малейшем движении переливается из стороны в сторону.
Несмотря ни на что, он добрался до ванной. Встал перед зеркалом, посмотрелся в него. Веко на левом глазу было иссиня-черным и вспухло, нижняя губа вздулась, на подбородке запеклась кровь. Он сунулся в аптечку, нашел пузырек с минеральной солью, к которой всегда прибегал в подобных случаях, и вытряхнул две таблетки в стакан.
Вода немедленно забурлила.
Он чувствовал себя по-настоящему больным. Ему хотелось позвать Нору, но его удерживал стыд; кроме того, он опасался узнать подробности, которые окажутся еще более неприглядными, чем те, что уже ему известны. На дворе было солнечно, хотя из-за большой влажности свет как бы уплотнился и стал более желтым, чем всегда.
Однако в стороне Ногалеса опять погромыхивало.
Так обычно и бывает. Одна-две сильные грозы, потом затишье. Утром кажется, что все кончилось. Зелень дышит свежестью, птицы поют, на небе ни облачка.
Потом из-за горных вершин выползает что-то ослепительно белое, становится светло-серым, затем почти черным, и часа в два-три дня, когда вода в реке вроде бы начинает идти на убыль, разражается новая гроза.
Иногда в этом промежутке кто-нибудь успевает перебраться через Санта-Крус на лошади или пешком, по пояс в воде, с риском, что при первом же неверном шаге его унесет течением.
Пи-Эм чувствовал, что должен снова лечь. Его шатало. Он боялся потерять сознание.
К счастью, дверь, соединявшая ванные супругов, наконец распахнулась. Кожа на лице у Норы блестела, взгляд был тусклый, волосы растрепаны. Она тоже спала.
Он разбудил жену, когда открывал кран, и на ее мальчишеском теле не было ничего, кроме голубого пеньюара.
— Тебе чего-нибудь дать?
— Не знаю. Мне что-то нехорошо.
— Ну-ка покажись.
Поглядев на его лицо, она не улыбнулась, но и состраданием не прониклась.
— Лег бы ты лучше опять.
— Послушай, Нора…
— Что?
— Прости меня. Я не помню в точности, что произошло, но…
Милдред в таких обстоятельствах наверняка сходила бы с ума. Нора, вероятно, не злилась на него, но и жалости у нее тоже «не было.
— Иди. Сейчас принесу тебе лед.
Он увидел свою одежду, валявшуюся рядом с кроватью.
— Кто меня раздел? Ты?
— Да. Это было нелегко. Ты рвался обратно. Говорил, что это вопрос жизни и смерти.
— Что? Какой там еще вопрос жизни и смерти?
— Вопрос о том, разыщешь ты его или нет. Ложись.
И называл ты его не Эриком, а Доналдом. Почему?
— Не знаю.
— Скажи честно: ты врал мне с самого начала?
Не время ли все объяснить? Или придумать новую ложь?
— Умоляю, Нора, принеси лед.
Она ушла, все так же босиком. В доме царил беспорядок. Удивительно тоскливо много дней подряд обходиться без прислуги! Впечатление такое, будто все идет как попало, погружается в лишенный всякой поэтичности хаос.
— Я много болтал? — спросил Пи-Эм, когда на лоб ему лег пузырь со льдом.
Они были скорее товарищами, чем мужем и женой.
О подлинно любовных отношениях речь у них никогда не заходила. Товарищем, правда. Нора была превосходным, тем более что всегда сохраняла хладнокровие.
— Ты упорно говорил о какой-то катастрофе. Это стало у тебя вроде навязчивой идеи. Погоди, сейчас припомню… Ты твердил: «Они не сознают, что только я могу предотвратить катастрофу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40