— Вы уже в курсе, господин бургомистр? Утром приходил господин ван Хамме и, узнав новость, отказался войти в комнату дочери.
Сестра Адония шептала, как умеют шептать только монахини, и зерна четок пощелкивали в глубоких складках ее юбки.
— Эта девица, как установил доктор Деринг при первом же осмотре, находится в интересном положении. Похоже, она тяжела уже по четвертому месяцу и затягивалась до потери дыхания… Хотите ее видеть?
Поколебавшись, он ответил «нет».
— Пуля лишь задела легкое. Ее извлекли нынче утром, операция прошла весьма успешно. Сейчас она спит.
Он мог бы на нее взглянуть — она же спала. Терлинка подмывало так и поступить. Но нет!
— Благодарю, сестра. Я пришлю узнать, что нового.
В городе наверняка все уже было известно, но о таких вещах стараются говорить поменьше. К тому же Леонард ван Хамме такой тщеславный!
Он жил один в своем большом доме: его сын, офицерлетчик, жил в Брюсселе, и отец рассказывал каждому встречному-поперечному, что его отпрыск уже несколько раз возил на своем самолете короля.
Кто, увидев, как мимо него проходит Терлинк в своей шубе, выдровой шапке и с неизменной сигарой, усомнился бы, вправду ли это тот же человек, что накануне?
Он замечал все. На Брюгской улице двухколесная повозка с кирпичом стояла на неположенной стороне, и бургомистр сделал полицейскому замечание.
— Возчик сказал, что он справится за несколько минут.
— Дело не в минутах, а в порядке.
Все это — визит Жефа Клааса, который смахивал на сумасшедшего, и выстрелы через окно — произошло так быстро, что Терлинк еще не успел обдумать возможные последствия.
Уйдет ли Леонард ван Хамме с поста председателя Католического собрания? Появится ли он снова в городском совете во главе консерваторов?
Возможно, его сыну после такого скандала придется уволиться из армии.
Терлинк заметил, что на главной площади в такой час все еще валяются капустные листья, и это отложилось в каком-то уголке его сознания. Он об этом не забудет.
До второго завтрака оставалось еще пять минут, и бургомистр машинально направился к себе в кабинет, остановился перед дверью, внезапно осознал, что остановился непроизвольно, и это вызвало в нем недовольство.
Почему он не вошел совершенно естественно, как в прочие дни? И почему у него на секунду — нет, много меньше, чем на секунду, появилось ощущение, что сзади и слева от него в коридоре, на том месте, где накануне его ждал в темноте Жеф Клаас, кто-то стоит?
Он распахнул и захлопнул дверь, наклонился и поднес спичку к газовой печке, вспыхнувшей с привычным слабеньким взрывом. Потом воспользовался тем, что ему не нужно было набивать портсигар, и, встав перед печкой, повернулся к ней поясницей.
Он не сожалел, что отказал Клаасу. У него не было никаких причин давать тысячу или хотя бы сто франков своему служащему только оттого, что этот служащий сделал ребенка некоей девице.
Он не любил ни Жефа Клааса, ни кого бы то ни было.
Он был ничем никому не обязан, кроме самого себя, лютому что никто никогда ему не помог, не подарил ему ничего, даже маленькой радости.
И уж если говорить о его христианском долге, последний, бесспорно, состоял не в том, чтобы помогать любовникам совершать смертный грех, к тому же являющийся преступлением.
Появилась Мария и, ни слова не говоря, отворила дверь, что означало: еда подана. На столе уже стоял суп — в доме ели его дважды в день. Затем последовали «отлеты с брюссельской капустой.
Тереса брала еду, как делала вообще все — украдкой, робкими движениями, видя которые казалось, будто она ждет, что ее сейчас ударят.
А ведь Терлинк никогда ее не бил; в отличие от большинства мужей, он даже ни разу не повысил на нее голос.
Насколько ему помнилось, в девушках она была такой же веселой, как ее подруги, довольно хорошенькой, кругленькой, с ямочками, мысль о которых даже не могла прийти в голову при взгляде на нее теперь.
Она была дочерью архитектора Юстеса Бэнста, отпрыска одного из старейших семейств страны, которые во времена Ван де Влита были достаточно богаты, чтобы оплачивать постройку плотин и создавать польдеры.
Юстес Бэнст сохранил надменность дедов, только вот лишился их денег, а к тому же был еще оригиналом, отказывавшимся строить на заказ дома, не соответствовавшие его вкусу.
Во времена сватовства Терлинка он уже злоупотреблял спиртным, а затем, оставшись один в доме на улице Святой Валбюрги, запил так, что несколько раз на неделе его приходилось уводить восвояси.
В те годы Йорис Терлинк был беден и ютился с женой в двух комнатках.
Сохраняла ли Тереса и тогда былую веселость? Как ни странно, он этого не помнил. Правда, он уходил утром, а возвращался только вечером. Да еще приносил работу и просиживал над ней часть ночи.
Он был бухгалтером. Но работал не на одного хозяина, а два часа здесь, три — там, содержа в ажуре отчетность мелких торговцев, не способных делать это самостоятельно.
Может быть, оттого он так хорошо и знал Верне.
В числе прочих, он два часа в день вел счетные книги г-жи Берты де Троте, сорокапятилетней вдовы. Ей принадлежал лучший табачный магазин в городе. Терлинк посоветовал ей создать небольшую фабричку.
Он действительно с трудом припоминал, какой была Тереса в ту пору.
Она ждала ребенка. Беременность протекала трудно. Мать ее уже умерла, поэтому помогала ей по хозяйству старая соседка, которую Терлинк не выносил.
Раньше, пожелай он в самом деле оживить свои воспоминания, ему достаточно было бы обратиться к фотографиям в альбоме. Правда, фотографировался он не часто: это стоило недешево.
Теперь размышления о прошлом представлялись ему делом, с одной стороны, очень долгим, с другой — очень коротким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54