запоздавших советников, которые под дождем торопливо пересекают площадь; каменную лестницу с мокрыми следами; зал эшевенов, где происходит заседание; нотариуса Команса с подпрыгивающей походкой гнома и седой бородой, которую он постоянно поглаживает?..
— Вы не проголодались? У меня есть сухое печенье и шоколад. Но, по-моему, вы предпочитаете свою сигару.
… Или вдруг такую типичную для остендцев сцену, при которой однажды присутствовал Терлинк. На дамбу привезли ребенка, никогда не видевшего моря, и чтобы сделать первое впечатление особенно памятным, предварительно завязали малышу глаза. На берегу повязку неожиданно сняли, и мальчик со страхом уставился в необъятную даль; ноги его подогнулись, словно из-под них ушла земля, и малыш почувствовал, что его притягивает бездна. Наконец, охваченный паникой, он вцепился в ноги отцу, потом зарылся в юбки матери и разрыдался.
Терлинк, стараясь ни о чем не думать, расхаживал по гостиной Манолы, брал в руки безделушки, ставил их на место, а внутренним взором, словно в обратную сторону подзорной трубы, продолжал видеть некий крошечный мир: свою ратушу, дом, советников, усаживающихся за столом с зеленой обивкой, Марту, кладущую грелку в постель Тересы, доктора Постюмеса, звонящего в двери, Марию, которая идет ему открывать, вытирая руки о передник…
— Да… Нет…
Однако он все-таки ушел, потому что так велела Манола. Открывая дверь, она заметила:
— Держу пари: когда будете спускаться, англичанин приоткроет дверь.
Он любопытен, как женщина. Если бы вы только видели молодых людей, которых он принимает, да послушали их смех!..
— Что?
Терлинк не слышал ни слова из сказанного.
— Завтра приедете? Как всегда к Лине.
— Завтра — да.
— До свиданья.
Дождь перестал. Совсем рядом упрямо катились морские валы, грохот которых напоминал отдаленную канонаду во время войны.
Терлинк сел в свою машину, тронул с места, но на выезде из города остановился перед каким-то кафе: ему хотелось большую кружку пива. Потом он поехал. Опять та же дорога. Дюны, а по ту сторону их — море, прилив, судовые огни и мечущийся луч плавучего маяка.
Проезжая мимо своего дома, Йорис инстинктивно поискал глазами свет на втором этаже, который никогда там не гас с тех пор, как слегла Тереса. И как предвидел Терлинк еще в Остенде, Постюмес был там: его спина вырисовывалась на золотом фоне шторы.
Зал эшевенов был ярко освещен. Было шесть часов.
Терлинк загнал машину в гараж и неторопливо направился в ратушу. Уже в самом низу каменной лестницы он распознал шум, характерный для конца заседания: стук распахнувшейся двери, голоса и шаги советников, продолжающих разговор и задерживающихся чуть ли не на каждой ступеньке. На вопрос, который ему задавали, Кемпенар с врожденной угодливостью отвечал:
— Нет, еще не прибыл. Терлинк поднимался. Остальные спускались. Лестница с глухими стенами, словно вырубленная в скале, делала поворот. Достигнув его, бургомистр неизбежно оказался лицом к лицу с советниками. В этом не было ничего особенного, и все-таки с обеих сторон произошла небольшая заминка. Не потому ли, что Терлинк, взгляд которого приобрел необычную неподвижность, производил сегодня еще более внушительное впечатление, чем всегда? Только что разговор шел о нем, о его отсутствии, о его все более странном поведении. А он тяжело поднимался по лестнице, прошел, не поздоровавшись, мимо первых встреченных советников, потом через всю группу сплошь в черных костюмах, и ему уступали дорогу. Вдруг, когда Терлинку оставалось лишь распахнуть дверь своего кабинета, он остановился и обернулся. Кемпенар, стоявший к нему ближе всех, клялся потом, что видел, как у бургомистра дрогнули губы. Да и все почувствовали, что время на мгновение остановилось, что все как бы повисло в воздухе и слова, готовые сорваться с губ, еще можно задержать. Все стоявшие на лестнице — кто выше, кто ниже — обернулись. В свете ламп лица на фоне черных пиджаков казались розовыми. Единственным чисто белым мазком на этой картине выглядела седая борода г-на Команса. Все ждали. Подле Мелебека с его портфелем крупным планом выделялся ван Хамме.
— Леонард ван Хамме, — голосом судебного пристава отчеканил Терлинк, скандируя каждый слог, — я только что купил вашу дочь. На секунду тишина стала полной — только под каменными сводами еще звучал отголосок последнего слова. Потом Леонард ван Хамме рванулся к выходу. Его удержали.
Поднялся шум. Терлинк не побежал, а невозмутимо вошел к себе в кабинет, закрыл за собой дверь, повернул выключатель. Первый свой взгляд он обратил к Ван де Влиту, но тот, казалось, на этот раз ничего не понял. Не ждал ли Йорис, что в дверь начнут ломиться, а то и высадят ее? Этого не произошло. Недолгий гул голосов — и тишина! Не появился даже Кемпенар, и когда Терлинк, не дозвавшись его, распахнул дверь секретарской конуры, там даже не оказалось ни шляпы, ни макинтоша. Йорис был спокоен, очень спокоен. Правда, несколько опустошен, как после нервного срыва; такой же бывала Эмилия два-три дня после сильного припадка. Скоро он расстанется с Эмилией. В просторном здании ратуши оставались сейчас только он да привратник с семейством. Терлинк сам запер дверь и тщательно погасил всюду свет. Потом пересек площадь, заметил, что лампа в одном из уличных фонарей перегорела, и остановился наконец у витрины ван Мелле. Что еще здесь можно найти хорошего? Терлинк просто не представлял себе этого он ведь каждый день покупал самое лучшее. Почему бы не паштет из гусиной печенки?.. Кстати, есть и ананас, всего один, такой же, какой он купил Лине… Он взял его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54