— Ну, что вам нужно мне сказать? Говорите же.
— Не сердитесь, Йорис. Вы знаете, что, когда вы такой, у меня начинается сердцебиение и я не могу говорить.
— Я слушаю.
— Вы опять ездили в Остенде, верно?
Он сел на край своей железной кровати, по-прежнему в одной рубашке, и не замечал холода, хотя в спальне было нетоплено.
— И что дальше?
— Почему вы не хотите мне сказать, в чем дело? Вот уже больше десяти раз вы ездили в Остенде. Вам случалось отправляться туда даже утром.
— Кто вам это сказал? Отвечайте — кто?
— Постюмес. Он встречал вас там.
— Что он еще наговорил?
— Не сердитесь, Йорис. Неужели мы никогда не можем поговорить друг с другом просто так? Вы простудитесь.
— Мне это безразлично.
Тогда, словно желая разделить участь мужа и тоже простудиться, она сбросила одеяло и села на постели, хотя все-таки запахнула на груди ночную сорочку.
— Вы видели?
Он попробовал уйти от ответа, хотя заранее знал результат:
— Кого?
— Вы прекрасно знаете, о ком я говорю.
— Да, знаю. Это правда. И бывают дни, когда я чувствую, что вы себя мучаете, задаете себе вопросы, шпионите за мной, а потом, целыми часами судачите об этом с Марией.
— Мария первая завела со мной речь об этом.
— И что же сказала Мария?
— Не сердитесь, Йорис. Нехорошо быть таким злым.
Разве я вам что-нибудь сделала?
Да — то, что была такой! И еще то, что родила ему Эмилию! Но этого он сказать ей не мог. К тому же слова были тут бесполезны. Тереса сама все знала. Все понимала, все угадывала. Из-за этого в иные минуты в ней появлялось что-то дьявольское.
— С некоторых пор вы стали совсем другим, Йорис.
И это происходит как раз тогда, когда я надеялась, что жить нам станет поспокойнее. Вы получили все, чего хотели. Вы — бургомистр. Никто не смеет вам перечить. Вы принимали короля.
Тут он отчетливо представил себе картину: они вдвоем в спальне, жена его в ночной сорочке и бигуди лежит в постели, а он с голыми ногами сидит на своей. Губы его раздвинулись в недоброй усмешке, которая тоже не ускользнула от глаз Тересы.
— О чем вы думаете? Разве вы не счастливы? Не получили всего, чего домогались? Не знаю, что с вами теперь происходит…
— Вы не находите, что вам лучше бы спать?
— Ответьте, Йорис. Когда Клаас пришел, он сказал вам правду, не так ли? Чего он у вас просил? Хотел с ней уехать? Ему нужны были деньги? Я столько думала об этом дне, о том, как мальчик звонил у наших дверей…
— Продолжайте.
— Не знаю… Он вас о чем-то просил, и вы отказали. Быть может, он предупредил вас, что собирается сделать?
Тереса посмотрела мужу в глаза. Слабенькая с виду, она была подчас способна проявить страшную настойчивость.
— Он предупреждал вас?
— А если я отвечу «да»?
— Йорис!
Она, в свой черед, спрыгнула с постели.
— Вы знали, что он намерен убить ее, а затем покончить с собой? И вы дали ему уйти? Подумать только, я словно чувствовала это! В тот вечер чуть не побежала за ним… Выходит, из-за вас он…
— Лучше бы вы легли!
Ну нет! Она завелась. Это случалось спей периодически после месяцев молчания и слез. Тогда закатывалась грандиозная сцена, производилась ревизия всей их совместной жизни, припоминались мелочи, забытые всеми, кроме самой Тересы.
— И теперь у вас хватает наглости навещать эту девушку? Что вы ей сказали? Вы же не посмеете мне ответить, верно? Ручаюсь, вы нежничаете с ней, чтобы успокоить этим свою совесть… Господа, Господи! Откуда только берутся люди с таким каменным сердцем?!
Они услышали, как ворочается Мария у себя в мансарде, куда долетали их голоса.
— Вы всю жизнь были таким. На мне вы женились потому, что я урожденная Бэнст, а вы, вопреки слухам, не могли поверить, что у нас нет больше денег. Когда я была в тягости, вы не постыдились вступить в связь с Бертой де Гроте: она ведь была вашей хозяйкой и богачкой. А когда появился ребенок у Марии, вы равнодушно сплавили его к кормилице.
В такие минуты Тереса плакала без слез. Это была ее особенность. Она делала гримасы, чтобы сдержать рыдания, и время от времени ей приходилось вытирать нос — из него текло.
Она была тоща. Уродлива. Терлинк не столько слушал ее, сколько разглядывал.
— Правда состоит в том, что вы всех ненавидите, а любите только себя.
Что вам до смерти Жефа Клааса, коль скоро она помогла вам свалить Леонарда ван Хамме! А теперь вы… Я говорила об этом с господином Постюмесом…
Она спохватилась, не договорила фразу, но было уже поздно.
— Что вы сказали Постюмесу?
— Не важно… Что вы делаете?! Пустите меня! Вы делаете мне больно, Йорис!
— Что вы сказали Постюмесу?
— Я сказала, ему, что отправить свою дочь в санаторий вы не согласились из гордости… Вы сделали мне больно!..
Она посмотрела на свое покрасневшее запястье и заплакала чуть громче:
— Один Бог знает, чем вы кончите! С вами вечно все начинаешь сначала.
Вот, кажется, кончились несчастья, а вы тут же накликаете новые. Что вы делаете в Остенде с этой малышкой? Да разве вы посмеете признаться! А весь Верне это уже знает. И не будь она в положении, можно было бы подумать…
Он сухо рассмеялся, разглядывая линолеум у себя под ногами.
— Вот видите, вы же мне не отвечаете!.. А вам известно, что стало с матерью Жефа?
Йорис удивленно и встревоженно поднял голову.
— Она запила. Повсюду потеряла работу, потому что пьет в трактирах вместе с возчиками.
— Видимо, любит выпить.
Терлинк сказал это невпопад. Настолько невпопад, что жена это заметила и взглянула на него менее сурово:
— Вы не могли бы что-нибудь сделать для нее?
— Что, по-вашему, я мог бы для нее сделать?
— Дать ей какое-нибудь место в ратуше или в одной из муниципальных служб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54