Эдди услышал шепот, голос с характерным акцентом Кубика.
— Майк Ла Мотт займется сейчас всем. Не пытайся провести его. Он у тебя?
— Да.
— Дай его мне!
— С вами хочет говорить Кубик.
— Так чего ж ты не передаешь мне трубку? Разве не хватает шнура?
Шнура хватило.
— Алло, старина!
Говорили в основном на том конце провода, и Эдди, слыша далекий голос Кубика, не различал слов. Майк односложно выражал одобрение.
Теперь, узнав его фамилию, Эдди смотрел на Майка другими глазами. Он не ошибся, предположив, что тот влиятельное лицо. Эдди не знал, чем в настоящее время занимается Майк, так как о нем давно не было слышно, Но в прежние дни его имя нередко мелькало на первых страницах газет.
Мишель Ла Мотт, в обиходе Майк, должно быть канадец по происхождению, был здесь, на Западе, одним из крупнейших пивных баронов в эпоху «сухого закона».
Организация тогда еще не существовала. Союзы возникали и распадались. Чаще всего их главари боролись между собой за территорию, иногда за винный склад, за судно или грузовик.
Раз не существовало Организации, не существовало ни иерархии, ни специализации. Большинство населения было на стороне нарушителей «сухого закона», равно как полиция и многие политические дельцы.
Битвы разыгрывались главным образом между кланами, между вожаками.
Мишель Ла Мотт, дебютировавший в одном из кварталов Сан-Франциско, не только присвоил себе всю Калифорнию, но и расширил сферу своих операций вплоть до ближних штатов Среднего Запада.
Когда братья Рико, еще мальчишками, шатались по улицам Бруклина, люди поговаривали, что Майк собственноручно избавился более чем от двух десятков конкурентов. Он убрал и некоторых членов своей шайки, которые осмелились разговаривать слишком громко.
В конце концов его арестовали, но не смогли выдвинуть против него веского обвинения в убийстве. Его осудили только за мошенничество при уплате налогов, но отправили на несколько лет не в Сен-Квентин, как обычного уголовника, а в Алькатрас — крепость, предназначенную для самых опасных преступников, выстроенную на скале посередине бухты Сан-Франциско.
Эдди больше никогда не слышал о нем. Если бы кто-нибудь спросил у него, что стало с Ла Моттом, он ответил бы, что Майк, очевидно, умер, так как тот был уже немолод, когда Эдди ходил еще в коротких штанишках.
Теперь он смотрел на старика с почтением, даже с восхищением, и ему более не казалось смешным, что Майк старается походить на судью или политикана из какого-нибудь фильма.
Если бы Майк поднялся, стало бы видно, что это очень высокий человек. Наверно, он еще держался прямо, не утратил своей прежней осанки. Старик на миг приподнял шляпу, чтобы почесать голову, и Эдди увидел его все еще густые белоснежные волосы, резко контрастировавшие с кирпичным цветом кожи.
— Да.., да… Об этом я тоже подумал… Не беспокойся.
Все, что нужно, будет сделано… Я звонил в Лос-Анджелес. Я не мог соединиться с тем, о ком ты говорил, но теперь он уже предупрежден. Я жду их обоих к вечеру.
У него хриплый голос, как у тех, кто много пьет и курит уже не один десяток лет. В этом он тоже похож на политического дельца. Должно быть, на улицах все с ним раскланиваются, люди подходят пожать ему руку, гордясь знакомством с великим Майком.
Тогда, после судебного процесса, у него отобрали несколько миллионов, но, вероятно, он потерял не все и, покинув Алькатрас, не сидел без гроша.
— Согласен, Сид… У него вид разумного человека… Не думаю… Я сейчас у него узнаю.
Он повернулся к Эдди:
— Ты хочешь что-нибудь сказать Сиду?
Только не в таких условиях. Что он может сейчас, не обдумав, сказать Кубику? Он понимал, что все решено помимо него.
— Нет. Он не хочет… Идет! Я тебе позвоню, когда все будет сделано.
Майк протянул трубку Эдди, чтобы тот повесил ее на рычаг, отпил глоток виски и задержал запотевший стакан в руке.
— Ты ел?
— Только утром.
— Голоден?
— Нет.
— Зря ты не выпьешь глоток.
В самом деле, может быть, виски перебьет привкус красного вина, от которого его недавно рвало.
Эдди налил себе виски.
— Сид славный малый, — вздохнул Майк. — Не было ли у него в прежние времена какой-то истории, связанной с твоим отцом?
— Мой отец был убит пулей, предназначенной Кубику.
— Так-так!.. Мне показалось, что он тебя очень любит.
По-твоему, здесь не жарко?
— Слишком жарко.
— Жарче, чем во Флориде?
— Тут совсем другая жара.
— Я никогда там не бывал.
Он затянулся сигарой. Майк редко произносил две фразы подряд — то ли ум его отяжелел, то ли вообще он изъяснялся с трудом. Лицо у него было дряблое, одутловатое, губы безвольные, как губы ребенка. А под постоянно слезящимися светло-голубыми глазами набрякли мешки. Но в этих глазах сохранилась прежняя властность, и трудно было долго смотреть на них.
— Мне шестьдесят восемь лет, сынок. Могу утверждать, что жизнь свою я прожил неплохо, но я не считаю ее оконченной. Так вот, верь не верь, но меня никогда не тянуло выехать за пределы Техаса и Оклахомы на Юге, Юты и Айдахо на Севере. Я не знаю ни Нью-Йорка, ни Чикаго, ни Сент-Луиса, ни Нового Орлеана. Кстати о Новом Орлеане. Зря твой брат Джино надумал удрать.
Он стряхнул с брюк пепел от сигары.
— Передай-ка мне бутылку.
Виски в его стакане нагрелось.
— Я уже не помню, сколько я знал таких, считавших себя хитрецами и совершавших одинаковые ошибки. Что, ты думаешь, его ждет? Окажись твой брат в Бразилии, Аргентине, пусть даже в Венесуэле, он попытается связаться с людьми. Есть дела, которые не поднять в одиночку.
А тем уже известно, почему он уехал отсюда, и они не захотят ссориться с нашими крупными боссами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40