Трехногий умывальник, рядом, на полу, выщербленный кувшин. В углу – предмет, который и дал основание торжественно именовать эту дыру кабинетом, – монументальное бюро черного дерева, слишком громоздкое для комнаты и, несомненно, купленное по случаю на какой-нибудь распродаже.
Ле Клоаген бесшумно вернулся к себе и теперь молча ждал, как ждет наказания школьник. Скоро Мегрэ уйдет, и тогда…
При мысли, что он оставит старика наедине с двумя мегерами, комиссар почувствовал чуть ли не угрызения совести. Ему вспомнилась рука с отрубленной фалангой, старая рука, которая…
– Здесь все по-спартански, не правда ли? – декларировала г-жа Ле Клоаген довольная удачно найденным словом. – Разумеется, ему достаточно пожелать, чтобы перебраться в комнату поудобней. Но он предпочитает простоту. Зимой и летом ходит в одном и том же пальто и ни за что не соглашается сменить его.
А кухня, сударыня? Это опять-таки ваш супруг требует, чтобы она была такой жалкой? Стопка грязных тарелок на сомнительной чистоты столе, давным-давно не чищенные кастрюли, пустые шкафы, кучка вялых овощей и остывшие остатки рагу, которое наверняка пойдет на обед.
Спальня Жизели – копия спальни ее мамаши: удобная, добротно обставленная, но такая же унылая и старомодная. Подумать только! За окнами Париж наслаждается великолепным августовским вечером, пурпурным закатом, прохладой, которую пьешь медленными глотками, словно душистый щербет, а здесь, в двух шагах от самых оживленных перекрестков мира, люди живут, как в склепе!
– Давно вы снимаете эту квартиру?
– Десять лет, господин комиссар. С тех пор как уехали из Сен-Рафаэля. Словом, с тех пор, как пошатнулось здоровье мужа. Мы и в Париж-то перебрались, чтобы его было легче лечить.
По меньшей мере странно! Разве на Лазурном берегу мало выдающихся врачей, а парижская толчея благоприятно действует на разум бедного старика?
Ле Клоаген сидел у себя в комнате, как хорошо выдрессированная собака, которая не выходит из конуры при посетителях. Мегрэ хотелось снова его увидеть, потолковать с ним. Сказать, что это симпатия, было бы не точно. Просто комиссар чувствовал, что его тянет к бедняге, что он, Мегрэ, начинает понимать его, вернее, проникать в тайну его злополучной жизни.
Женщина все так же четко гнула свое:
– Как видите, в нашем доме нет ничего таинственного, и если моему мужу взбрело на ум пойти к гадалке… Никто ведь не знает, что творится в таком вот ослабшем мозгу. Надеюсь, господин комиссар, убийцу незамедлительно найдут и эта прискорбная история не возымеет последствий…
Последствий для кого? Очевидно, для нее самой и ее дочери, которая так похожа на мать, что составляет с ней единое целое!
Кстати, чего недостает этому жилищу? Несколько раз у Мегрэ возникало ощущение пустоты, которое создается у человека, когда он не находит какого-то привычного предмета. Да нет, вся обстановка на местах. Комиссар смотрел по сторонам, и в душе у него росло смутное беспокойство, как бывает всегда, когда ускользает некая мысль.
– До свидания, господин комиссар. Если вам понадобятся еще какие-нибудь сведения…
Что здесь произойдет, когда дверь закроется? Мегрэ спускается по лестнице. Он невольно думает о старике, сидящем у себя в комнате, о женщинах, которые ворвутся к нему вне себя от ярости, с перекошенными от злобы, от бешенства лицами.
И тут его осеняет. Так вот чего не хватало в этой квартире, вот почему у него было ощущение пустоты! Ни в одной из комнат он не увидел фотографий. Ничего! Ни портретов, которые встречаешь в самой бедной лачуге, ни любительских снимков на память о пляже или горах.
Голые, неумолимо голые стены!
Мегрэ на четверть часа задерживается в привратницкой, затем выходит на тротуар. К нему приближается Жанвье, его инспектор.
– Указания, шеф?
– Подежурь еще. Мне все-таки хотелось бы знать, что это за люди.
На площади Клиши комиссар заходит в пивную, звонит г-же Мегрэ, предупреждает, что может не вернуться домой к обеду, и усаживается наконец перед кружкой пива.
Любопытно, однако, получается с ключом. Повернула ли его в замке м-ль Жанна, втолкнув старика в кухню, – если, конечно, показания Ле Клоагена правдивы?
Таков уж, видно, удел бедняги – вечно сидеть взаперти. Это доказывает наружный засов на дверях его комнаты на бульваре Батиньоль.
Но кто же вынул ключ? Убийца? Выходит, он знал, что за дверью кто-то есть?
Осматривая квартиру на улице Коленкура, Мегрэ допустил промах. Была ли в гостиной гадалки шляпа? Вероятно, очень вероятно. Не мог же Ле Клоаген не снять ее, оставшись наедине с женщиной. Если шляпа осталась в гостиной, убийца, видимо, заметил ее и вытащил ключ из кухонной двери…
Была ли шляпа на отставном судовом враче, когда его обнаружили на кухне?
Мегрэ вытаскивает свой блокнот и заносит туда слово «шляпа».
Опросить всех, кто там побывал. Но в суматохе, сопутствующей началу расследования…
Ле Клоаген не мог запереться сам, а от ключа избавиться – выбросить в окно или уронить в унитаз.
– Возьмемся-ка за другого! – буркнул комиссар после второй кружки, решая, ехать на автобусе или нанять такси.
Уличная жизнь вокруг кажется теперь уже менее реальной. Тайна улицы Коленкура незаметно захватывает Мегрэ. Зажигаются фонари, прохожие превращаются в синие тени на голубом фоне.
– Набережная Орфевр.
– Ясно, господин Мегрэ.
Ребячливость, конечно, но по-человечески понятная – ему приятно, что водитель узнал его и по-дружески назвал по фамилии.
Подпись: «Пикпюс…»
Кому была адресована записка, которую неизвестный (или неизвестная?) набросал в кафе «Спорт» на площади Республики?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34