ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Вот и весь теоретический минимум.
Поднесли покойника. Мне подали руку и вынули из-под земли. Я сразу интересно себя почувствовал: будто проснулся после долгой зимней спячки или вдруг протрезвел.
Грянула музыка духового оркестра – значит, умер важный чин. Провожающих много, но все они отдельные и равнодушные. Молодая девушка в дальнем ряду процессии смотрит на меня как на жениха. Оркестр отдудел. Могильный бригадир привычным наклоном головы ласково приглашает закидать землей заколоченные в гроб, никому ненужные остатки человека. Извини, красавица, не до невест здесь.
Кажется, в детстве я мечтал о чем-то другом, о более интересном и приятном. Если пересказывать все мечтания, получится настолько длинно, что лучше не надо. Но ни в одном из них я не представлял себя в роли копателя могил. Такое могло привидеться разве что во время ночного кошмара. И вот спустя годы я могильщик, который в конце дня получит причитающееся и пойдет в пивную с такими же. Все очень просто, но до чего ж странно чувствовать себя в роли, о которой никогда не мечтал. Странно и горько вообще существовать без мечтаний. Мечта – жизненно важная вещь. Становясь достижением, она создает устойчивое впечатление, что жизнь течет в русле, и чувствуем мы себя тогда в своей тарелке. Внеплановые же факты судьбы, кроме лотерейного выигрыша, заставляют пребывать в растерянности, а душу в смятении, отчего часто возникает желание пить вино.
Кладбищенская жизнь моя была непродолжительной. Проработал лишь сезон, но за это время много чего полезного узнал. А самое главное, что скорбь о покойнике у провожающих ненастоящая. Либо молчат и терпят время, либо воют по-дурному. Таких, наверное, специально нанимают. Зачем выть-то? Глупо и неправда. Вглядываюсь в глаза провожающих и не нахожу там ничего важного только вакуум. Зачем вся эта церемония-процедура? Ведь никто ни черта не понимает.
Над Гималаями летит самолет. Солнце, отражаясь от хрустального льда горных громад, слепит, как электрическая дуга сварочного аппарата. Мощный рельеф создает в душе удивительно торжественное чувство причастности к чему-то не от мира сего, к тому, что близко к небесам, к первозданной чистоте. Пора. Открывается люк, и горсточка праха рассеялась над сказочными вершинами. Прощай, Индира Ганди!
Хочу так же, и необязательно над Гималаями, пусть где-нибудь, где просторно и вольготно, как в небесах, как в море, как после развода. Погребение и смерть должны быть праздником, как каждодневная жизнь.
– Ребята, у меня чего-то не того. Сейчас дуба врежу. Глянь-ка на меня, я бледный? – заскулил Николай Иванович.
– Розовый, как помидор. Спи себе.
– Не, ребята, чего-то не так во мне. Помру, ведь, – не унимается Николай Иванович.
Встаю, иду за медицинской сестрой. Та пришла, неулыбчивая, сходу воткнула шприц в худющий Николай Ивановича зад и впрыснула туда кубов десять чего-то. Директор успокоился и вскоре заснул, а на следующий день проснулся и продолжил жить. Ему не стыдно за вчерашнее – он готов смалодушничать еще.
Сорокапятилетний, долговязый брюнет Сережа, мой мнительный сосед слева, просыпается первым чуть забрезжит рассвет. И как только засекает, что я не сплю, то сразу заряжает длинный рассказ о своем самочувствии.
– С погодой сегодня должно быть нелады. В груди жмет, и вот пульс: щупаю – его нету. Дождь будет, что ли? Ну-ка ты пощупай.
Щупаю.
– Ой!
– Чего?
– ...
– Ну, чего там? Говори, черт!
– Плохи твои дела, Сережа. Сердце не стучит. Сейчас за тобой архангелы прилетят, товарищ дорогой, готовься! Мужики, попрощаемся с Сережей! Все подходят в порядке живой очереди. Просьба не толкаться и не суетиться больной умрет не сразу, а постепенно и в страшных муках.
Кандидаты в мир иной – народ чуткий и мнительный. Осознав свою обязательную перспективу и ощутив одинокую человеческую природу, но, не желая до конца с ней смириться и сосредоточиться на главном, они невольно объединятся в братство обреченных. В братстве не очень-то признаются прежние дела. Все уважают боевые награды и прочие вещи заслуг. Но ценят, по естеству и неосознанно, только душевные качества, которые никак не связаны с результатами общественной деятельности. Регалии – звон пустой. Все мы здесь – пацаны. Весь серьезный взрослый мир продолжает существовать где-то далеко за морями-океанами или как в телевизоре. Внутри больничных стен, нас окруживших, все по-другому, отсюда, через реанимационное отделение, открываются двери в никому неведомое. Это объединяет, облагораживает, делает нас честными и непосредственными. Исчезает возраст. Самого старшего мы держали за мальчика, хотя в миру он занимал важный для народного хозяйства страны пост.
Жизнь в братстве очень скоро заставляет думать, что все случившееся между детством и настоящим – какая-то ненужная суета, от которой ничего не остается – только недоумение и растерянность.
Встает солнце, ноет Сережа и будит пахана Вову, который не в силах себя заставить молчать и даже спросонку говорит много и что в голову взбредет. Особенно удаются ему монологи про тюремные тяготы и затейливые нравы невольного существования там. Вслед за ним скулит директор завода Николай Иванович, детально описывая изменения своего самочувствия. Он ругает докторов и жалуется на судьбу отставного руководителя. Снова встревает страстный почитатель любительской медицины, сорокапятилетний долговязый брюнет Сережа. Его натура не позволяет концентрировать внимание на каждом нюансе пошатывания здоровья – она позволяет ему только нервничать за свое будущее вообще. Если бы он хоть ненадолго сосредоточился на той простой мысли, что это будущее у нас у всех одно и обязательно случится, то смог бы думать о другом, полезном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Поднесли покойника. Мне подали руку и вынули из-под земли. Я сразу интересно себя почувствовал: будто проснулся после долгой зимней спячки или вдруг протрезвел.
Грянула музыка духового оркестра – значит, умер важный чин. Провожающих много, но все они отдельные и равнодушные. Молодая девушка в дальнем ряду процессии смотрит на меня как на жениха. Оркестр отдудел. Могильный бригадир привычным наклоном головы ласково приглашает закидать землей заколоченные в гроб, никому ненужные остатки человека. Извини, красавица, не до невест здесь.
Кажется, в детстве я мечтал о чем-то другом, о более интересном и приятном. Если пересказывать все мечтания, получится настолько длинно, что лучше не надо. Но ни в одном из них я не представлял себя в роли копателя могил. Такое могло привидеться разве что во время ночного кошмара. И вот спустя годы я могильщик, который в конце дня получит причитающееся и пойдет в пивную с такими же. Все очень просто, но до чего ж странно чувствовать себя в роли, о которой никогда не мечтал. Странно и горько вообще существовать без мечтаний. Мечта – жизненно важная вещь. Становясь достижением, она создает устойчивое впечатление, что жизнь течет в русле, и чувствуем мы себя тогда в своей тарелке. Внеплановые же факты судьбы, кроме лотерейного выигрыша, заставляют пребывать в растерянности, а душу в смятении, отчего часто возникает желание пить вино.
Кладбищенская жизнь моя была непродолжительной. Проработал лишь сезон, но за это время много чего полезного узнал. А самое главное, что скорбь о покойнике у провожающих ненастоящая. Либо молчат и терпят время, либо воют по-дурному. Таких, наверное, специально нанимают. Зачем выть-то? Глупо и неправда. Вглядываюсь в глаза провожающих и не нахожу там ничего важного только вакуум. Зачем вся эта церемония-процедура? Ведь никто ни черта не понимает.
Над Гималаями летит самолет. Солнце, отражаясь от хрустального льда горных громад, слепит, как электрическая дуга сварочного аппарата. Мощный рельеф создает в душе удивительно торжественное чувство причастности к чему-то не от мира сего, к тому, что близко к небесам, к первозданной чистоте. Пора. Открывается люк, и горсточка праха рассеялась над сказочными вершинами. Прощай, Индира Ганди!
Хочу так же, и необязательно над Гималаями, пусть где-нибудь, где просторно и вольготно, как в небесах, как в море, как после развода. Погребение и смерть должны быть праздником, как каждодневная жизнь.
– Ребята, у меня чего-то не того. Сейчас дуба врежу. Глянь-ка на меня, я бледный? – заскулил Николай Иванович.
– Розовый, как помидор. Спи себе.
– Не, ребята, чего-то не так во мне. Помру, ведь, – не унимается Николай Иванович.
Встаю, иду за медицинской сестрой. Та пришла, неулыбчивая, сходу воткнула шприц в худющий Николай Ивановича зад и впрыснула туда кубов десять чего-то. Директор успокоился и вскоре заснул, а на следующий день проснулся и продолжил жить. Ему не стыдно за вчерашнее – он готов смалодушничать еще.
Сорокапятилетний, долговязый брюнет Сережа, мой мнительный сосед слева, просыпается первым чуть забрезжит рассвет. И как только засекает, что я не сплю, то сразу заряжает длинный рассказ о своем самочувствии.
– С погодой сегодня должно быть нелады. В груди жмет, и вот пульс: щупаю – его нету. Дождь будет, что ли? Ну-ка ты пощупай.
Щупаю.
– Ой!
– Чего?
– ...
– Ну, чего там? Говори, черт!
– Плохи твои дела, Сережа. Сердце не стучит. Сейчас за тобой архангелы прилетят, товарищ дорогой, готовься! Мужики, попрощаемся с Сережей! Все подходят в порядке живой очереди. Просьба не толкаться и не суетиться больной умрет не сразу, а постепенно и в страшных муках.
Кандидаты в мир иной – народ чуткий и мнительный. Осознав свою обязательную перспективу и ощутив одинокую человеческую природу, но, не желая до конца с ней смириться и сосредоточиться на главном, они невольно объединятся в братство обреченных. В братстве не очень-то признаются прежние дела. Все уважают боевые награды и прочие вещи заслуг. Но ценят, по естеству и неосознанно, только душевные качества, которые никак не связаны с результатами общественной деятельности. Регалии – звон пустой. Все мы здесь – пацаны. Весь серьезный взрослый мир продолжает существовать где-то далеко за морями-океанами или как в телевизоре. Внутри больничных стен, нас окруживших, все по-другому, отсюда, через реанимационное отделение, открываются двери в никому неведомое. Это объединяет, облагораживает, делает нас честными и непосредственными. Исчезает возраст. Самого старшего мы держали за мальчика, хотя в миру он занимал важный для народного хозяйства страны пост.
Жизнь в братстве очень скоро заставляет думать, что все случившееся между детством и настоящим – какая-то ненужная суета, от которой ничего не остается – только недоумение и растерянность.
Встает солнце, ноет Сережа и будит пахана Вову, который не в силах себя заставить молчать и даже спросонку говорит много и что в голову взбредет. Особенно удаются ему монологи про тюремные тяготы и затейливые нравы невольного существования там. Вслед за ним скулит директор завода Николай Иванович, детально описывая изменения своего самочувствия. Он ругает докторов и жалуется на судьбу отставного руководителя. Снова встревает страстный почитатель любительской медицины, сорокапятилетний долговязый брюнет Сережа. Его натура не позволяет концентрировать внимание на каждом нюансе пошатывания здоровья – она позволяет ему только нервничать за свое будущее вообще. Если бы он хоть ненадолго сосредоточился на той простой мысли, что это будущее у нас у всех одно и обязательно случится, то смог бы думать о другом, полезном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23