На лице Розины отобразился ужас.
– Вытянуть ее на свет Божий! А зачем это тебе нужно, скажи-ка на милость! Наверное, она вышла замуж или стала шлюхой, или еще кем-нибудь…
– Все так, ты права.
– А если даже отыщешь ее, наверняка она ничего не знает о том, что сидела вместе с матерью в тюрьме. Ты-то разве помнил об этом?
– Нет, – признал Эдуар.
– Вот видишь.
Эдуар снова поцеловал Розину. За ту камеру, за ту тесноту, так сблизившую их. Мать помнила о том времени разумом, он – всей своей плотью. В темных закоулках его естества еще кровоточила крохотная ранка; так бывает, если уронишь яблоко, – на его блестящей кожуре образуется пятнышко, от которого может испортиться весь плод.
– Мне нужно решиться рассказать тебе еще кое-что, – вздохнула Розина.
– Что?
Она покачала головой.
– Не сейчас и не здесь. Рассказав тебе о тюрьме, я должна подготовиться рассказать и о другом. Да, подготовиться.
– Сделаешь это, когда захочешь. Что бы я ни узнал, помни, что я люблю тебя.
И Эдуар прибавил, показав на Рашель:
– Я хотел бы, чтобы ты отдала мне ее очки.
Свои старые очки в железной оправе Рашель хранила в картонном футляре, обтянутом черной тканью. Одна из дужек сломалась и была плотно примотана ниткой, со временем собравшаяся в этом месте грязь образовала настоящую крепкую заплатку.
– Возьмешь их, когда отвезешь меня обратно. Впрочем, ты можешь взять все, что пожелаешь.
Свое барахло Рашель хранила в коробке; всякая всячина, не имеющая никакой ценности, скапливается незаметно и переживает своего владельца.
– Больше мне ничего не надо.
Ребенком поселившись у Рашели, Эдуар обожал, когда она читала ему сказки, и постоянно теребил бабку, протягивая книжку. В конце концов старуха сдавалась:
– Хорошо, я согласна, но прежде найди мои очки. Она вечно теряла их.
С тех пор Эдуар навсегда запомнил сломанную и перевязанную дужку. Со временем зрение у Рашели стабилизировалось, за двадцать пять лет она ни разу не поменяла стекла.
А что он будет делать со старыми разломанными очками? Поместит их, как произведение искусства, в блок из плексигласа? Забросит в дальний угол ящика? А если когда-нибудь у него испортится зрение, наденет ли он эти очки?
– О чем ты думаешь, сынок?
– Об очках ба.
И Эдуар странно всхлипнул, всхлипнул так, как будто задыхался, а не испытывал горе. Дыхание у него перехватило, а слезы не наворачивались на глаза.
В дверь осторожно постучали, появилась скорбная физиономия Себастьяна Моллара.
Хозяин погребальной конторы научился выражать на своем лице только благостность и грусть, разучившись со временем смеяться и радоваться.
– Раз уж вы здесь, может быть, выберем гроб…
Мать и сын согласились.
* * *
Бланвены отправились поужинать в маленький ресторанчик на берегу Сены, хозяин которого разыгрывал из себя раскаявшегося бандита. Он был весь кругленький, поэтому его окрестили Шариком. Несколько раз он «устраивал» Эдуару переднеприводные автомобили. Впрочем, все было вполне легально, ибо он сводил вместе продавца и покупателя, довольствуясь комиссионными от каждого из них.
Сарай, стоящий в глубине сада, он переделал в своего рода дом свиданий. Когда Шарик не пользовался им, он охотно предоставлял его друзьям, а сам наблюдал за их игрищами сквозь дырочку, хитроумно просверленную в задней стенке сарая. Внутри же эта дырка соприкасалась с частью зеркала, не покрытой амальгамой. Присутствие этого зеркала вдохновляло клиентов на самые изощренные позы.
При виде парочки у Шарика загорелись глаза. За спиной Розины он принялся мимикой поздравлять Эдуара – поздравления касались внушительного бюста его спутницы.
– Познакомься с моей матерью! – заявил Бланвен, желая сразу покончить с двусмысленностями.
Кабатчик, казалось, обрадовался своей ошибке; таким образом у него могли появиться шансы на отношения с Розиной. Ему, неутомимому ходоку, случалось переспать с дамой, пришедшей в ресторан с мужчиной: он сразу мог распознать – шлюха перед ним или порядочная женщина. Обмен взглядами, насыщенными электричеством, пара слов на ухо, когда подавал вино, – и женщина оказывалась в сарае, где этот смешной человечек и брал ее совсем тепленькую, брал по-гусарски.
«Сегодня вами овладел Братец Кролик, – говорил он после краткого сеанса любви. – Но приходите одна, и вы будете иметь дело с Казановой».
Большинство женщин возвращались, но опять-таки перед ними представал все тот же Братец Кролик.
Меню в ресторане Шарика никогда не менялось: жареная рыба, петух в винном соусе, которого можно было заменить на антрекот с жареной картошкой, если клиент не любил куриного мяса. К ним подавались графин белого вина и бутылка красного – вина были не из самых известных, но приятные, с фруктовым ароматом.
– Это не твоя мать, а сестра, парень! Не дури меня! – подольстился Шарик. Эдуар резко перебил его:
– Сегодня обойдемся без балагана, у нас умерла бабушка!
Шарик изобразил на своем лице приличествующую случаю скорбь.
– Раз уж у вас траур, я сдержу свои порывы!
В его взгляде, брошенном на Розину, прямо-таки пульсировало восхищение.
– Перед горем склоняются все, – уверенно заявил кабатчик.
Розина снисходительно улыбнулась.
Мать и сын с аппетитом поужинали и прилично выпили. Стало темно, под луной развернулся локон реки. К противоположному берегу пристал караван барж, матросы сразу же прилипли к телевизорам. Где-то орал младенец. Вода отражала крики, усиливала их.
– Наверное, у него режутся зубки, – сказала Розина с видом знатока.
– А у меня резались в камере?
– Нет, но у тебя была краснуха, и ты заразил Барбару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116