Единственный акт любви, который возможен между ними, – это убийство Эдуара.
Мари-Шарлотт бросилась на поиски тайника, в котором можно было бы спрятаться, чтобы напасть неожиданно. Вскоре она его обнаружила.
В глубине комнаты, справа от кровати, Мари-Шарлотт увидела платяной шкаф, прикрытый второпях занавеской. В нем висели кое-какие вещи Эдуара и его нижнее белье. Шкаф не имел дна, иначе говоря, дном ему служила мансардная часть наклонной плоскости крыши. Девчонка проскользнула, чтобы убедиться в надежности тайника; ей ничего не стоило свернуться клубочком в этом узком коническом пространстве.
Когда Мари-Шарлотт выходила, она обо что-то споткнулась. Это оказалось картонной коробкой из-под обуви. В ней находилось огромное количество пронумерованных конвертов без адреса.
Девчонка устроилась на постели, поджав под себя ноги, с коробкой конвертов на коленях. Мари-Шарлотт без всяких угрызений совести вскрыла конверт под номером «один», вынула письмо, написанное каллиграфическим почерком, но с наклоном влево.
Она прочла:
«Моя любовь, мой единственный свет. Можно ли умереть от чрезмерного обожания? Я уверена, что можно. Страсть к тебе настолько сильна, что я не могу ее выдержать, она настолько пылкая, что сжигает мою душу. Возможно, эта страсть меня убьет. Тогда, Эдуар, я приму смерть не столько как освобождение, сколько как высшее проявление моей любви. Но я безвольна, мой любимый, и мне бы не хотелось унести с собой мою тайну. Вот поэтому я собираюсь тебе рассказать со дня на день об этой неслыханной страсти, которая сжигает меня…»
Мари-Шарлотт посмотрела на подпись: «Наджиба». Она чуть не задохнулась от приступа безудержной ярости. Эта ничтожная арабка осмелилась любить Эдуара, писать ему слова, которые она никогда не смогла бы придумать. С витиеватым, напыщенным лиризмом она вопила о страсти, которую он ей внушал. Этот эпистолярный дневник был гимном страсти, который он однажды прочтет и страшно возгордится!
В бешенстве Мари-Шарлотт скомкала письмо и потерла им у себя между ног; ей казалось, что поступая так, она как бы становится автором этого письма вместо Наджибы.
Потом она прочла все остальные письма, страдая и ненавидя.
Еще до того как он пришел в сознание, Эдуар понял по запахам лекарств и характерным звукам, что находится в больнице.
Какое-то шушуканье и шепот вырвали его из небытия. Эдуар пытался различить невнятные звуки, сложить их в слова, чтобы понять.
Кто-то говорил очень серьезно:
– Если быть откровенным, мэтр, то вряд ли мы сможем вытащить его из этого состояния. Вы понимаете всю серьезность положения: после такого искусного удаления левого легкого начался плеврит правого. Если он еще пока дышит, то лишь по инерции. Мы применили метод Орсека, использовав всевозможные средства, однако я боюсь, уже слишком поздно.
– Сделайте невозможное, доктор! – умоляюще просил Кремона.
– Но мы этим только и занимаемся, мой дорогой мэтр. Тюремная администрация нам сообщила, что его осудили на месяц.
– По Недоразумению, – заявил адвокат уже профессиональным тоном. – Он коллекционер, любитель машин с передневедущими колесами. Единственное его преступление в том, что он купил такую машину, не удостоверившись в том, что она краденая.
– Безусловно, это пустяковая причина! – сказал врач. – Вы должны срочно подать письменное прошение в комиссию по помилованию, которая заседает постоянно; я вам передам свидетельство о крайне тяжелом состоянии здоровья пациента.
– Спасибо, доктор.
Они вышли из комнаты. Эдуар собрал все свои силы и позвал:
– Мэтр!
Это было скорее движение воздуха, нежели звук. Кремона вряд ли мог услышать.
Однако он ощутил около себя чье-то присутствие. И тут же князь почувствовал неприятный запах плохо вымытого тела, присущий адвокату.
– Вы… проснулись, месье Бланвен?
Адвокат явно подыскивал слово, означающее «пришли в сознание», но, так его и не найдя, он употребил «проснулись».
– Вы мне нужны, – прошептал Эдуар.
– Кого-нибудь нужно предупредить? Так как администрация не располагает никакими инструкциями на ваш счет, то мне поручили…
«Болтун!» – подумал Эдуар. Все это лишние, бесполезные слова, которые употребляют всю жизнь для самоутверждения, а другим на это глубоко наплевать, они слышат только себя.
Грудь князя как будто бы сдавливали гигантские клещи. Доктор был прав, когда говорил, что Эдуар дышит лишь по инерции.
– Запомните! – с трудом произнес Эдуар одними губами.
На этот раз Кремона понял, что он должен говорить со своим клиентом кратко и лаконично.
– Повидать мою мать…
– Вы хотите видеть мать? Это нормально.
– Не я, а вы.
– Я должен повидать вашу мать?
– Не говорите, что я здесь…
Эдуар говорил, как простолюдин, который считает, что его лучше поймет иностранец, если он будет говорить на примитивном ломаном французском языке.
– Ей не нужно говорить о том, что вы в больнице?
– Особенно это… нет!
Врач, которому надоело ждать адвоката Кремона, подошел.
– В чем дело?
– Мне кажется, что мой пациент хочет сказать мне что-то важное, но ему трудно говорить, он задыхается.
Врач позвал медсестру, чтоб князю дали кислород.
* * *
– Почему ты к нам не заехал до того, как отвезти Эдуара в тюрьму? – спросила с упреком Наджиба.
– Он совсем вымотался, – ответил Селим. – Если говорить откровенно, он в очень плохом состоянии.
– Как ты думаешь, я могу получить разрешение навестить его?
– Надо попытаться.
Отец Банана сообщил ему, что его грузовичок поломался, и попросил сына найти для него фруктовые ящики у оптовика.
– У меня неприятности и к тому же нет времени!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116