— Его жизнь…— ..вне опасности, да! А вот жизнь медсестры, которая приводит его в порядок, под угрозой!Он слишком умен, этот практикант. Если бы момент был менее критичным для меня (и для Пинюша, скажем прямо), я бы охотно заставил его проглотить несколько коренных зубов, приправленных собственными остротами.— Я хочу его видеть.— Видите ли, он слишком плох сейчас!— Я повторяю вам, я хочу его видеть!Будущий экс-интерн парижских больниц вздыхает и ворчит о неуверенности, где дело полиции, а где вопрос медицинской этики.Однако он ведет меня в палату, где валяется старший инспектор Пино.Мое сердце сжимается, когда я обнаруживаю тщедушное тело моего старого дружбана в этих слишком белых для него простынях. Пятьдесят лет честности, самопожертвования, преждевременного слабоумия и недержания речи распростерлись на этой железной эмалированной кровати.На голове у него повязка, он охает при каждом вздохе. Бедный герой!Я сажусь у него в изголовье и ласково глажу его здоровую руку.— Ну что, старый идиот, — говорю я, — что с тобой случилось?Он останавливает на мне горящий от лихорадки взгляд.— О! Тоньо, это, наконец, ты!— Ты действительно попал в аварию? Его лицо искажает гримаса боли, потом, преодолев страдание, он шепчет:— Нет, эти гады достали меня!— Ты можешь рассказать?— Один тип пришел в камеру хранения…— Я знаю, ты пошел следом, дальше?— Он взял такси до площади Виктора Гюго. По счастливой случайности мне тоже удалось поймать машину…— Дальше…Он опять замолкает, охваченный болью.— У тебя нет с собой кальвадоса? — спрашивает он. — Не знаю почему, но когда мне плохо, так хочется кальвадосу. Я уже двадцать минут требую его в этой богадельне, но они мне отказывают.— Я пришлю тебе большой пузырь, Пино. Шикарного, от папаши Нарадуасть, ты помнишь, где на этикетке изображен фрукт с полосатым чепчиком на голове.— Ты не забудешь?— Заметано! Но, умоляю тебя, рассказывай дальше!— Слушай, мне кажется, что парень, который пришел в камеру хранения, принял все меры предосторожности, его страховали дружки. Он, должно быть, заметил, что мое такси следовало за его машиной, и вышел на площади Виктора Гюго. Он поднялся ножками по авеню Пуанкаре, я за ним… В тихом месте он перешел через перекресток. И когда я в свою очередь вышел на проезжую часть, машина ринулась на меня. Ты не можешь себе представить, как это страшно…При этом воспоминании он задыхается от страха.— И все же ты остался жив, голубчик. Это главное.Я искренне так думаю. Но думаю также и о том, что я законченный болван и мне бы следовало извлечь уроки из ошибок, которые уже сидят в печенках. В самом деле, они приняли меры предосторожности, чтобы обеспечить тылы, части прикрытия следовали за гонцом на вокзал, тогда как олух Сан-Антонио не нашел ничего лучше, чем использовать в качестве Шерлока папашу Пино. Результат: Пино раздавили, а эта новая путеводная нить не ведет больше никуда.Старикан рассматривает меня маленькими глазками, дрожащими, как термит, рвущийся на свежий воздух.— Я знаю, о чем ты думаешь! — бросает он. К чему валять дурака.— Ну да, — пусть вздохнет страстный Сан-Антонио, — что ты хочешь, мой бедный Папан, хватит, надоело. С самого начала я знал, что это совершенно дерьмовая история. Я не привык, чтобы мне ставили мат (повторяю вам, я сам привык проходить в дамки), но даже меня она доконала…— Еще не все потеряно, — говорит раненый хриплым голосом, исходящим из глубины панциря.Я знаю своего Пинюша. Если так он говорит, значит, кроме ушиба головы, в голове у него затаилась мыслишка.— Выкладывай, ты меня заинтриговал.— Когда машина рванулась на меня, я повернул голову, почувствовав ее приближение, инстинкт, ну ты понимаешь?— Да, ну и?— В какую-то долю секунды я увидел водителя, Сан-А, ты улавливаешь?Я боюсь даже спрашивать. Моя глотка закупоривается, а миндалины слипаются, как карамель при пятидесяти градусах в тени.— Я его видел, я его узнал. И я могу тебе сказать, что это? продолжает этот идиот.Он ломается, как сухарь, этот Пино, но надо, чтобы он наконец выдал текст. Он жеманится, напуская туману, он издевается!— Это Меарист! — наконец произносит он, видя, что мне не по вкусу его игра. Я подпрыгиваю.— Тебе почудилось, дружок! Меарист в Клевро, где тянет десять лет строгого.— Я говорю тебе, это Меарист! Таких физий, как у него, больше нет… Я видел его долю секунды, на нем были черные очки и надвинутая на лоб шапка, но ты можешь мне поверить: это был он.Я рассматриваю шляпу Пино на вешалке в безымянной больничной палате. Его отвратительный котелок весь измят.Неожиданно веки увлажняются. Этот мятый биток так похож на самого Пино! Неодушевленные предметы, может, у вас все же есть душа?Не знаю, есть ли она у самого Пино, может быть, его душа и есть эта шляпа, потерявшая цвет (но не потерявшая запаха), которая теперь покрывает металлический крючок.— О чем ты думаешь, Сан-А? — шепчет мой приятель. — Что случилось?Ты вдруг изменился в лице. Я откашливаюсь.— Я думаю о тебе, Пино.— Обо мне?! — восклицает он удивленно и с недоверием. — Обо мне! Ты шутишь?Я встаю. Не время для чувств. Если я начинаю миндальничать, мне остается поменять работенку и выращивать попугайчиков на набережной Дубленых Кож.— До скорого, Пинюш…— До скорого! — отвечает он. — Скажи Берю, чтобы он проведал меня!Он спешит поразить Толстого своими несчастьями. Судьба даровала ему такую возможность, и в глубине души он совершенно счастлив, старая каракатица.— Я скажу ему.— И не забудь про кальвадос, ты даже не можешь себе представить, как я его хочу! Глава 16Что называется, весело провести время Звонок Матиасу, по прозвищу Живая Картотека, человеку, который может составить вам словесный портрет Адама и рассказать о жизни вашего прадедушки, глядя на фотографию вашей прабабушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39