То, чем я сейчас занимаюсь, называется “незаконное проникновение в помещение путем взлома”. А взлом, даже не сопровождаемый кражей, дает вам право на фасолевую баланду.
Но мне на это плевать…
Внутри действительно никого нет. Ни души. Даже уборщицы, пришедшей навести порядок… Никого! Пустыня…
Я иду в кабинет порыться в бумагах.
Обычная деловая документация… Я в ней разбираюсь с пятого на десятое, потому что не имею особых способностей к бизнесу.
Вся она составлена на имя Франца Шинцера… Если я не совсем отупел, то это немецкая фамилия, а шестерка из отеля “Тропик” мне только что сказал, что его “допрашиватель” говорил с немецким акцентом.
Я уже собираюсь уходить, когда улавливаю слабый звук…
Прислушиваюсь. Все тихо… Наверное, показалось или звук шел снаружи… Да, со двора… Это был металлический скрежет. Все-таки я иду на кухню проверить, не заблудился ли там какой-нибудь поваренок.
Нет…
Я стою в нерешительности. Звук больше не повторяется… Я жду еще секунду, натянутый, как скрипичная струна. Может, это было самовнушение? Мне снова слышится скрежет, только более тихий, чем в прошлый раз.
Кажется, он идет из подвала… Поискав, я нахожу ведущую туда лестницу. Включив свет, спускаюсь в просторное помещение со сводчатым потолком, провонявшее дешевым вином.
Подвал кажется пустым. Я говорю “кажется”, потому что это впечатление быстро проходит. Подойдя к нагромождению бочек, я вижу руку, ухоженные ногти которой скребут пыль. Раздвигаю несколько бочек и нахожу малютку Дюбек, вернее, то, что от нее осталось.
На задней части ее черепа страшная рана… Кровь образует под ней густой ковер… Она бледна и слабо моргает.
Она еще дышит, но дыхание сдавленное, неглубокое, затрудненное…
Я наклоняюсь над ней. Ее угасающий взгляд останавливается на моем лице, и некоторое оживление придает ему жизни.
— Мой бедный зайчонок, — шепчу я, — что с тобой случилось?
Она шевелит губами, и с них срывается душераздирающий стон:
— Мааааам!
Я попытаюсь понять. Она так хочет, чтобы я ее понял.
— Мадам? Взмах ресниц.
— Твоя хозяйка? Новый взмах.
— Это она тебя так?
Молчание. Губы снова пытаются сделать невозможное, чтобы выразить чувства, бурлящие в агонизирующем мозгу.
Я отчаянно вслушиваюсь, остановив даже удары своего сердца, чтобы уловить ее последние признания.
— ..другой…
— Другой?
Ее измученное лицо говорит “да”.
Меня осеняет.
— Немец? Хозяин этого заведения.., как его?.. Франц какой-то?
"Да”, — говорят мне опустившиеся ресницы бедняжки. Я размышляю.
— Он заодно с твоей хозяйкой? “Да”, — подтверждают ресницы. Я продолжаю, прерываясь только затем, чтобы поймать ее молчаливое подтверждение:
— Это он позвонил тебе сегодня утром? Он хотел, чтобы ты пошла в квартиру получить посылку? Он велел тебе поторапливаться?
"Да”.
— Он ждал тебя внизу, в машине? Ты отдала ему посылку, он привез тебя сюда… Твоя хозяйка ждала здесь? Он оглушил тебя?
"Да”.
Я понимаю очень многое.
— Он уже некоторое время водил знакомство с твоей хозяйкой и Рибенсом? “Да”.
— Это Рибенс, к которому ты питала слабость, устроил тебя к Ван Боренам? “Да”.
— Все трое хорошо ладили?
Она не отвечает… Это обычное неудобство со жмурами. Вы с ними разговариваете, а они неподвижно смотрят в другую сторону с таким видом, дескать, плевать мы на вас хотели.
Жермен конец… Она больше никогда не будет заваливаться на спину для мужчин… Она легла на нее в последний раз и уже никогда не встанет.
Я закрываю ее глаза, потому что нет ничего более гнетущего, чем взгляд мертвеца. Вас рассматривает враг живых.
Поднимаюсь… Мне остается только позвонить Робьеру. Теперь я могу сообщить ему достаточно сведений, чтобы он довел расследование до конца…
Все понятно: Югетт и ее “барсик” сговорились с Францем Шинцером и парнем в круглой шляпе, чтобы совместно использовать рогоносца Ван Борена… Это они его убили… А потом…
Я перестаю размышлять, остановившись на первой ступеньке…
Наверху лестницы стоит толстый лысый тип с недобрым взглядом, угрожающий мне пушкой. Я собираюсь схватить свой шпалер, но он останавливает меня коротким словом:
— Nein!
Я не знаю немецкого, но понимаю, что он хотел сказать, и моя рука останавливается. Он держит палец на спусковом крючке и, если судить по предыдущим случаям, должен обладать необыкновенной ловкостью в отправлении своих современников в мир, называемый лучшим.
Он спускается. Следом за ним идет Югетт, немножко бледненькая и с менее глупым, чем обычно, взглядом…
Я отступаю в погреб.
— Это он… — говорит Югетт. Франц неприятно улыбается.
— Злишком льюбопитний, — говорит он мне, приближаясь с наставленным пистолетом крупного калибра.
Он массивный, как башня Сен-Жак. Настоящий бульдозер.
Я пытаюсь заговорить, но слова застревают у меня в глотке.
— У меня такая работа, что приходится быть любопытным, выговариваю я.
Он делает едва заметный жест, еще больше приближающий ко мне его шпалер.
— Это лючший легарств от льюбопитств! Значала “бум”, а бодом тишьина!
Ситуация так натянута, что, если бы она закрыла глаз, ей бы пришлось открыть что-то другое.
Югетт не выдерживает.
— Стреляйте! — вопит она. — Да стреляйте же! Надо кончать!
— Ферно! — соглашается лысый.
Он держит пушку у бедра, как делают профессионалы.
Прощайте, друзья, посадите на кладбище иву, как писал Мюссе.
Водитель, в небытие, пожалуйста!
Я закрываю глаза, чтобы лучше насладиться путешествием.
Глава 20
Гремит выстрел. Его звук отдается от стоящих в подвале бочек. Это все равно что ударить по клавишам органа, нажав на педаль громкости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32