Я иду к телефону и снова набираю номер комиссара, ведущего дело об убийстве Рибенса. Его на месте нет, поскольку еще довольно рано, но меня соединяют с одним из его заместителей.
— Да, — говорит он, — комиссар Табуа рассказывал о вас, господин комиссар…
— Вы сопровождали его при выезде на осмотр места преступления на авеню Леопольда Первого?
— Да…
— Тогда вы, конечно, помните девушку, обнаружившую труп?
— Мадемуазель Дюбек?
— Я не знаю ее фамилию. Это красивая брюнетка с обесцвеченной по моде сорок шестого года прядью. Представляете, да?
— Да, это она… На ней был зеленый жакет и бежевая юбка…
— Верно. Вы можете мне дать адрес этой красотки?
— Но… Она живет в том же доме!
— Вы в этом уверены?
— Конечно, я сам проводил ее к родителям. Отец отставной жандарм, а малышка работает билетершей в кинотеатре.
— О'кей, спасибо…
— У вас ничего нового?
Я в нерешительности. Вам не кажется, что ваш друг Сан-А отстает от событий? Не пора ли ему признать свое поражение? Если бы я рассказал полиции все, что знал, она, возможно, справилась бы с делом лучше. Но я пытался справиться один, время уходит, а я все так же далек от разгадки.
Но, хотя мой моральный дух немного подорван, я держусь хорошо.
— Нет, ничего нового. Благодарю вас…
Вешаю трубку на рычаг и в задумчивости выхожу из кабины.
Я слишком быстро начал строить умозаключения. Из-за упомянутой почтальоном обесцвеченной пряди я сразу решил, что речь идет о малютке Завалите-меня-месье. Вывод был слишком поспешным. Если не считать ее повышенной готовности к любовным играм, она показалась мне совершенно порядочной девушкой, работающей, живущей с папой-мамой, ведущей нормальную жизнь.
Почтальон со смещенными глазами замечает:
— Вы чем-то озабочены?
— Пред ставьте себе, меня беспокоит печень.
— А синяки на вашем лице, — сардонически спрашивает он, — тоже вызваны неполадками с печенью?
— Да, — говорю, — только не моей… Больная печенка делает людей агрессивными. Он осушает свой стакан пива.
— Вы меня извините, но мне надо идти работать.
— Пожалуйста.
Он колеблется и протягивает мне свою честную руку, испачканную чернилами. Я пожимаю его четыре крепких пальца, и мы расстаемся добрыми друзьями…
«И все-таки, Сан-Антонио, — рассуждаю я сам с собой, — эта малышка Дюбек знала Рибенса… Не надо забывать об этой детали. В этом деле, как и в любом другом, следует использовать все имеющиеся данные!»
Я теряю время на раздумья, что, может быть, лучше, чем терять штаны, но жутко непродуктивно…
Я иду по полным народу улицам до тех пор, пока не нахожу такси.
— Авеню Леопольда Первого! — бросаю я шоферу.
В который раз. Опыт приходит с возрастом. С каждой минутой он накапливается в вас серией маленьких правд, которые заглатываешь, будто устриц.
Например, я говорю себе, что в такой темной истории не надо было носиться туда-сюда. Вместо того чтобы гонять от Ван Боренов к Рибенсу и от Рибенса к Ван Боренам, мне следовало выбрать одну из двух подозрительных квартир и следить за ней, пока не получу результат…
Да, мне следовало действовать именно так. Это привело бы к конкретному результату. Вместо этого я порхал бабочкой, шевелил задницей, и что это дало?
Ни хрена! Только задница вспотела! Пока я был в одном месте, события происходили в другом…
Да, я лопухнулся. Вот что значит действовать по-дилетантски и вести расследование как любитель! Почему? А потому, что где-то в глубине души я относился к этому делу не как к настоящему расследованию, а как к упражнению в стиле. Я занимался им, будто разгадывал кроссворд. Я чувствовал себя одиночкой в чужой стране, не имел возможности опереться на великолепно отлаженную машину французской полиции.
— Вот авеню, — говорит мне шофер. — Какой дом вам нужен?
Не знаю, как он ехал, но добрались мы удивительно быстро. Может, я по ошибке сел не в такси, а в реактивный самолет?
Я называю ему номер дома, в который хочу попасть, и — раз! — вот мы уже на месте, можно вылезать.
Парень честно заслужил свои чаевые.
Захожу в дом. Толпа зевак рассматривает мокрое пятно на кафельном полу. Кровь Рибенса смыли, и эта лужа — единственный след, оставшийся от драмы, но людям на это наплевать. Они подключают свое воображение.
К тому же тут есть соседка, видевшая этой ночью труп, и она рассказывает, описывает, живописует, не жалея красок, во всех деталях, с дрожью, с чувством, с “Об этом даже страшно рассказывать” и “Меня до сих пор трясет”…
Если вам нужны междометия, обращайтесь к ней, у нее их полна коробочка!
Я прохожу мимо группы, в которой никто не обращает на мою статную фигуру ни малейшего внимания, и спрашиваю у другой жилицы дома, спешащей на подмогу первой, где живут Дюбеки.
— На третьем, справа…
— Спасибо.
Мне открывает сам папаша Дюбек. Типичный жандарм: квадратная челюсть, подозрительный взгляд, кустистые брови, тонкие поджатые губы.
Его беда, если не считать отсутствия высшего образования, неумение ясно говорить. Он как будто набил рот кашей.
— Что вы хотите? — спрашивает он. Я тоже произношу одно слово, являющееся для него святым:
— Полиция.
Его лицо тут же освещается, будто внутри включили лампу. Он просто светится.
— Проходите, пожалуйста… Какая история, а? Моя девочка! Дочь бывшего полицейского находит труп! Это судьба!
— Наследственность, — говорю я.
— Точно, наследственность…
— Она дома?
— Нет…
— Вы не знаете, где ее можно найти?
— Но.., у вас.
Я смотрю на моего тестя на час. Его холодные глаза полны удивления.
— Как это — у меня?
— В полиции.
— А! В по… Мне об этом ничего не сказали… За ней кто-то приехал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32