На ней платье из бельгийской шерсти с черным поясом, украшенным золотыми заклепками, и черно-коричневые туфли. Мое восхищение таково, что я забываю говорить.— Кто вам нужен? — щебечет эта лесная лань небесным голосом, в котором уловимо чувствуется странный акцент. Когда я говорю, что речь идет о странном акценте, это значит, что я не в состоянии его уточнить. Она вполне может быть англичанкой, немкой, американкой, так же, как и северянкой.— Я здесь от имени агентства Уктюпьеж…Она слегка хмурит свои тонкие брови, будто нарисованные японским художником, как написал бы какой-нибудь академик из 16-го округа (фешенебельный район Парижа).— Агентство недвижимости, около церкви, — уточняю я, чтобы осветить ее волшебную головку. Она согласно кивает: «О да!..» Тем не менее это грациозное дитя природы удивлено.— Я полагала, что все было урегулировано? — отвечает она. Красавец Сан-Антонио выдает свою самую лучшую улыбку, позаимствованную из арсенала Казановы. Два подобных взгляда — и девицы начинают себя чувствовать, словно сидя на развороченном муравейнике.Но в данном случае сеанс очаровывания неуместен. Сейчас необходимы правдоподобие и убедительность.— Граф де Вопакюи, владелец этого дома, забыл в одном из ящиков стола свои очки, — объясняю я. — Очки со специальными стеклами для многоцелевых конвекционных вспышек. Он хотел бы их получить и просит нас принести вам извинения.Она кивает головой. Ее глаза голубой лазури задерживаются на дерьмоподобном Берю. По всей видимости, удручающе глупая и красносиняя рожа очаровательного принца Берты внушает ей доверие, поскольку очаровательное дитя открывает ворота.— Прошу вас, входите…Она кавалерийским аллюром начинает подниматься по аллее. Я слегка приотстаю, дабы получить возможность на досуге и совершенно откровенно созерцать перемещение ее подвижных округлостей.В своей собачьей жизни я достаточно насмотрелся на различные ягодицы: плоские, круглые, выпуклые, яйцевидные, свисающие, печальные, эллиптические, жесткие, мягкие, колышущиеся и множество других, ничем не примечательных. Но таких, как у этой девушки в бежевом, не видел никогда. Ее папаша, должно быть, думал о Родене, когда начинял мамашу, возносясь вместе с нею на седьмое небо.Первое, что я замечаю, оказавшись во дворе поместья, исключая само поместье (должен вам заметить, что оно трехэтажное с убирающимися жалюзи), это американскую колымагу. Правда, она не голубая и желтая с зелеными чехлами, как ее описала Берта, а черная с коралловыми чехлами.Девушка со скульптурно очерченной попкой преодолевает шесть ступенек крыльца. Она входит в большой холл, пол которого выложен мрамором черно-белой клеткой, и здесь совершает нечто самое ошеломительное, что можно себе представить: хватает белый халат, лежащий на диване, переодевается и, потеряв всякий интерес ко мне, как к своим первым нейлоновым колготкам, подходит к великолепной коляске, в которой посапывает какой-то ребенок.Я стою разинув рот, и вид у меня, наверное, совершенно дурацкий, поскольку на лице у девушки появляется едва заметная обезоруживающая улыбка.— Вы не ищете очки? — спрашивает она тихо. — Безусловно, чтобы не разбудить ребенка. Я прихожу в себя.— Э-э, да, но.., было бы лучше, если бы вы меня проводили!— О нет! — отвечает красавица-кормилица. — Джими вот-вот проснется, а когда он просыпается, он становится настоящим маленьким дьяволенком.Она непринужденно усаживается около коляски, скрещивает ноги так высоко, что у меня возникают сердечно-сосудистая слабость и потеря интереса к самому себе. Чтобы не подвергать себя риску тромбоза, я решаю удалиться…Слегка смущенный вопреки всему, так как в конце концов я все-таки нахожусь здесь незаконно, я совершаю беглый осмотр комнат. Салон и три комнаты обитаемы, остальное пребывает в сером свете замогильной дремоты под слоем пыли. В салоне же, напротив, жизнь искрится, как фейерверк. Здесь полно бутылок с виски и содовой, американских газет, цветных фотографий с изображениями типов, которые мне неизвестны и таковыми, по всей видимости, для меня и останутся. За исключением девушки с ребенком, в доме у графа больше никого нет.Я открываю несколько ящиков для придания правдоподобия моему вторжению, затем спускаюсь в холл, где очаровательная кормилица читает последний номер Микки-Мауса.— Вы нашли очки? — дружелюбно спрашивает она.— Нет, старый граф становится забывчив, он вообразил, что оставил их здесь.— Вы слишком мало искали, — иронизирует она.Я тут же выдаю очередь, как хорошо смазанный пулемет:— Если бы вы пошли со мной, я бы, вне всякого сомнения, продлил удовольствие.Она улавливает намек и позволяет себе покраснеть. Стыдливость всегда приятна. Мужчины от нее никогда не устают. Когда они расточают глупости и видят, что женщина опускает ресницы, они воображают, что попали на святую Терезу; заветная мечта всех мужчин и заключается именно в том, чтобы переспать с невинной сестрой Терезой.— Вы совершенно одна? — удивляюсь я. — Нет.— А, а я подумал… — Есть Джими, — говорит она, указывая на коляску.— Ну, это еще не совсем настоящее присутствие.— Возвращайтесь, когда он проснется, и вы измените свое мнение.Эта кормилица нравится мне все больше и больше. И ее ноги тоже.Если поставить рядом с ее ногами ноги Софи Лорен, мы услышим плач и скрежет зубовный последней.— Вы американка?— Нет, швейцаро-немка! Цюрих!— Тогда да здравствует Швейцария! — заявляю я сдержанным тоном. — Вы его кормилица?— Всего лишь нянька! У нас нет ничего, кроме дойных коров!— Жаль! Мне было бы приятно по присутствовать при кормлении Джими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39