Глава третья В которой Берю решает надеть на нос темные очки Ну вот, приехали! У меня зашкалило за тридцать девять. Термометр категоричен, с ним не поспоришь. Маман встревожена, но одновременно и обрадована тем обстоятельством, что можно задержать меня хоть немного дома. Я в полном ее распоряжении, и она тихо колдует надо мной. Обычная батальная сцена: борьба с ангиной и гриппом. Эвкалипт! Приоткрытые ставни! Радио в соседней комнате приглушено до предела. В глубине души мне это очень нравится. Я как бы возвращаюсь в свое детство. Хочется, чтобы мне почитали вслух “Красную Шапочку”, и я знаю, если буду послушным, мне дадут медовые конфетки — такие вкусные, пухлые, круглые, покрытые кристалликами сахарного песка и с жидкой начинкой.Да, как когда-то… Тогда еще бандиты, убийцы и полицейские для меня не существовали.Я слышу, как хлопает дверца машины. По той элегантной манере, с какой скрежещет гравий под ногами, догадываюсь, что через минуту в мое жизненное пространство (если так можно назвать нынешнее мое состояние) ввалится Берю.И действительно, его голос заставляет дрожать оконные стекла:— Так, значит, заболел наш баловник?Фелиция уже успела сообщить в Контору это пренеприятное известие.Толстяк вдвигается в комнату. Сегодня он похож на испорченный зуб. Двести граммов синего под глазом, нижняя губа треснула и вспухла, физиономия небрита, карман плаща оторван и болтается. Его галстук, обычно похожий на веревку, теперь напоминает разорванную велосипедную шину.— Значит, чувствуешь себя разбитым? — сердечно спрашивает он.— Этот вопрос скорее следует задать тебе, Толстяк! Трудно подобрать слова, чтобы описать твою физиономию.Он снимает истрепанную ветрами и заляпанную жиром бесчисленных стоек шляпу.— Да, сегодня я не в форме.Все ясно, он опять вляпался в какую-то историю, можно и не продолжать.— Ладно, хватит хныкать, выкладывай, какая катастрофа над тобой пронеслась?— Да так, чепуха!— Говори, я оценю!В рассеянности он кладет шляпу на мою постель.— Положи ее на пол. Мне и так хватает микробов в глотке, а из-за твоей бактериологической бомбы меня и вовсе прямиком отправят на кладбище.Не без внутреннего протеста он подчиняется и умоляюще канючит:— Можно присесть, а то ноги гудят.— Садись.Кресло под Толстяком в ужасе прогибается, и одна из пружин истерично вопит.— Так вот, — запевает Берю. — Вчера я застрял у Адели…— Какой Адели?— Ну, у консьержки в том доме, ну, у той, где…— Понял, валяй дальше!— Мы болтали с ее мужем. Кстати, он работает ночным сторожем на фабрике тертого сыра, представляешь?— Без отступлений и ближе к делу! — отрезаю я. — Дальше!— Как это без отступлений? Ты что, перегрелся? Ах, ну да… у тебя температура! Словом…Толстыми пальцами с ногтями в трауре он слегка дотрагивается до синяка под глазом.— Словом? — тороплю я.У Толстяка явно туго варит котелок. Похоже, не повредит как следует его встряхнуть, чтоб мозги встали на место, — иногда помогает!— Ее муж — бравый парень. Получил производственную травму, нога деревянная, знаешь, такая, отстегивается… Ночью хранит под кроватью…— У него нога деревянная, а у тебя башка, идиот чертов! Будешь ты наконец говорить или нет!— Как я могу доложить о ситуации, если ты меня все время перебиваешь? У тебя, я заметил, просто мания вставлять дурацкие шуточки, когда мы с Пино представляем свои доклады.— Протест отклонен! Продолжайте, инспектор…Он облизывает нижнюю запекшуюся губу языком, похожим на квач для чистки унитазов.— Значит, я сажусь в засаде, как ты мне велел. Ну, мы болтаем о том о сем. Супруги, естественно, любопытствуют по поводу своего жильца и что я, собственно, тут делаю, почему да как. Но я умело обхожу их вопросы. Наоборот, задаю их сам. Узнаю, что малый не работает, был функционером в Африке и живет на улице Баллю всего пару лет. Его падчерица покидает дом редко, и только в кресле-каталке. И муж Адели даже помогает иной раз спустить ее с третьего этажа. Что, это, скажешь, тоже не имеет значения? — вопрошает он с иронией.Горло болит все сильней и сильней. Когда я глотаю, такое ощущение, будто в глотке ковыряют рашпилем.— Примерно в одиннадцать вечера выходит из дома твой Аква. Я тут же беру себя за руку и веду спокойненько за ним, как будто на прогулку вышел. Словом, делаю вид, что мне на него наплевать… Он направляется пешком к площади Трех святых. Мы на улице Бланш, ориентируешься?— Только не надо мне рисовать карту Парижа!Сукин сын! Он словно нарочно заставляет меня встревать, чтобы проверить, насколько сильно болит моя глотка.— Вдруг появляется такси, которое следует к площади Бланш, свободное, как назло! Аква делает знак. Такси останавливается, он садится — и привет, мамаша! Я чуть не сожрал свою шляпу от досады! Ну что тут делать? На горизонте больше ни одной машины, стоянка такси за полкилометра… Я понял, что потерял его, — тут ничего не попишешь — и решил возвратиться в засаду.Как жаль! — криво усмехаюсь я.— А что бы ты сделал на моем месте, а? Скажи, раз такой умный! — жалобно оправдывается Берю.Да, действительно, что тут поделаешь! В нашей работе, проклятой, как мы сами, такое случается: тип, за которым следишь, вдруг прыгает в машину и был таков, а на горизонте больше ни одной тачки.— И во сколько он вернулся?— В три утра!Я озадачен.— Интересно! А еще такой правильный старичок! Мастер нравоучительной проповеди!— Вот и я говорю… Мы поджидали его, Адель и я, играя в карты. Эта подлюга выиграла у меня тысячу франков! Ей бубны будто сами в руку лезли. А у меня четыре короля! Потом выложил четыре дамы! Твою мать! Я уж не говорю о четырех валетах, и еще…— Рассказывай дальше!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41