Лавми считает, что французские киностудии страдают отсутствием гигиены, вот он и опрыскивает рот для профилактики. С такими бабками можно себе позволить думать о здоровье. Знаешь, у этого двуногого гонорар за каждый фильм более восьмисот тысяч! Один слог, который он произносит, стоит дороже, чем речь премьер — министра…Расслабившись, Альбер подходит к актеру.— Привет, Фредди! — бросает он.Лавми открывает глаза и закрывает рот, будто неспособен держать открытыми и то и другое.— А, привет, Боб!— Хочу представить вам своего друга, — говорит Галиматье на английском, указывая на меня. — Хороший парень, и очень хочет познакомиться с вами.В какой-то момент у меня возникает опасение, что Альбер назовет мою профессию. Но он об этом не говорит, и я понимаю, что упущение сделано специально. Мой друг журналист большой психолог. И он меня знает. Ему известно, что мне плевать на актеров, кто бы они ни были, и если я пришел сюда, в киностудию, то наверняка что-то разнюхать и дело, скорее всего, очень серьезное.Где-то внутри себя я благодарю Галиматье за скромное умолчание, и мои дружеские чувства к нему становятся сильнее.— Привет! — кивает мне Фред Лавми.Он отодвигает малого с пульверизатором, подмигивает мне и выпрямляется. Лавми, на мой первый взгляд, не выглядит испорченным букой. Он дутая звезда экрана, и серое вещество не очень беспокоит его, дает спокойно спать по ночам, но парень он вроде добрый, понятно сразу.— Ну вот, теперь вы знакомы, — ухмыляется Альбер.Поскольку у меня на физиономии отражается внутреннее беспокойство, Альбер пожимает плечами.— Валяй, но только он не говорит по-французски. Собственно, он и по-американски-то с трудом говорит. Этот малый — цветок предместий больших городов Америки. Его мироощущения формировались среди проституток Филадельфии, а тамошние легавые учили его с помощью дубинки отличать хорошее от плохого. Так что если он чего-то добился, то это уже заслуживает уважения, понимаешь?— Еще как!Но Фред в любом случае мне очень симпатичен. Под личиной этакого небрежного громилы угадывается большая человеческая грусть и одиночество.— Красивый парень, скажи? — говорит Бебер тоном продавца на рынке, расхваливающего свой товар. — У него коктейль поляков и ирландцев в крови, и каков результат! Шикарные ребята американцы! Никакого прошлого, зато какое будущее!— Что он говорит? — подмигивает мне Фред.Если я и понимаю по-английски, правда, с трудом, то говорю еще хуже. Но все же, собрав в кучку все свои мизерные знания, изрекаю фразу, которая очень веселит кинозвезду.— Кто этот верзила, похожий на хот-дог? — спрашиваю я, указывая на малого с пульверизатором.— Его секретарь. Он служит Фреду менеджером, прислугой и доктором… Его зовут Элвис. Немножко угрюмый, но хороший парень, хоть и педераст…Я задумчиво разглядываю голубого секретаря. Не он ли, случаем, тот самый, что похитил нашу милую мадам Берюрье?В мою битком набитую голову заскакивает еще одна шальная мысль.— Мне бы очень хотелось получить фотографию господина Лавми на память, — говорю я. — Но не кадр из фильма, а портрет живого человека, как сейчас, например, когда ему орошают глотку пульверизатором… Насколько я тебя знаю, ты не пройдешь мимо таких кадров!— Именно так! — соглашается Альбер. — Ладно, получишь, если тебе надо, мой фотограф как раз здесь, в студии, с альбомом.Альбер отходит от нас на минутку. Лавми спрашивает, работаю ли я в прессе. Я отвечаю утвердительно.Секретарь укладывает свой дезинфицирующий инструмент в металлический чемоданчик.Почему-то этот чемоданчик напоминает мне тот, о котором говорила толстуха. Помните, тот самый, где лежала тряпочка с хлороформом?Я призываю себя к спокойствию. «Малыш Сан-Антонио, не давай себя увлечь собственному воображению, иначе оно уведет тебя слишком далеко…»Галиматье возвращается с глянцевой фотографией, держа ее двумя пальцами.— Такая подойдет? — спрашивает он, ухмыляясь.На фотографии изображен секретарь Лав-ми к нам лицом, занимающийся своим хозяином, который сидит к нам спиной.На лице моего друга возникает ироническая улыбка.— Согласись, что именно секретарь тебя интересует, Тонио? Я это понял по взглядам, которые ты на него бросал. Печенкой чувствую, тут пахнет крупным преступлением. Послушай, дружок, я тебе помогу и достану любые сведения, но если ты, когда настанет время, не дашь мне первому хорошую информацию, я опубликую фотомонтаж, где ты будешь голым на осле с щеткой для сортира в руке, и назову эту эмблему символом твоей профессии. Глава 8 У четы Берю физиономии, как пасмурная погода. Толстяк проголодался по-настоящему, а проглоченный недавно паштет растворился в его утробе, как незабудка в коровьей пасти. Красавица Берта вне себя от ярости. Ее усы воинственно топорщатся. В машине страшно жарко, и оба красные, как раки после уик-энда в кипящей кастрюле. Словом, идеальная пара.— Однако вы не торопитесь! — шипит бегемотиха, сверкая глазами. — Вы не отдаете себе отчет в том, что мы торчим в вашей машине с самого утра!Меня так и тянет заметить ей в ответ, что лучше ей торчать где-нибудь в огороде, отпугивая ворон, а не в моей тачке. В конце концов, она первая вопила, что нужно наказать похитителей. Если бы еще старая корова рассказала нам всю правду!Отъехав немного от студии, я жму на тормоз и показываю Берте фотографию Элвиса.— Вы его узнаете?Мадам устремляет свой коровий взор на глянцевый прямоугольник.— Нет! — заявляет она категорично. — Никогда не видела этого хмыря! Кто это?Я ощущаю разочарование. Что-то внутри меня и моего закрытого «форда» подсказывало мне, что секретарь имеет связь (всего лишь устойчивое выражение) с этой темной историей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43