За домом в
бамбуковой роще неумолчно пели соловьи.
- Двадцать один день она молилась в храме, и вот вечером в день
окончания срока она вдруг увидела сон. Надо сказать, что среди молящихся,
которые пришли на поклонение в этот храм, был один горбатый бонза, который
весь день монотонно гнусавил какие-то молитвы. Вероятно, это на нее и
подействовало, потому что, даже когда ее стало клонить ко сну, этот голос
все еще неотвязно звучал у нее в ушах - точно под полом трещал сверчок...
И вот этот звук вдруг перешел в человеческую речь, и она услыхала: "Когда
ты пойдешь отсюда, с тобой заговорит человек. Слушай, что он тебе скажет!"
Ахнув, она проснулась, - бонза все еще усердно читал свои молитвы.
Впрочем, что он говорил - она, как ни старалась, разобрать не могла. В эту
минуту она безотчетно подняла глаза и в тусклом свете неугасимых лампад
увидела лик Каннон-сама. Это был давно почитаемый, величавый,
проникновенный лик. И вот что удивительно: когда она взглянула на этот
лик, ей почудилось, будто кто-то опять шепчет ей на ухо: "Слушай, что он
тебе скажет!" И тут-то она сразу уверилась, что это ей возвестила
Каннон-сама.
- Вот так так!
Когда совсем стемнело, она вышла из храма. Только она стала
спускаться по пологому склону к Годзё, как в самом деле кто-то сзади
схватил ее в объятия. Стоял теплый весенний вечер, но, к сожалению, было
темно, и потому не видно было ни лица этого человека, ни его одежды.
Только в тот миг, когда она пыталась вырваться, она задела его рукой за
усы. Да, в неподходящее время это случилось - как раз в ночь окончания
срока молений!
Она спросила его имя - имени он не назвал. Спросила, откуда он, - не
ответил. Он твердил лишь одно: "Слушай, что я тебе скажу!" И, крепко
обняв, тащил ее за собой вниз по дороге, все дальше и дальше. Хоть плачь,
хоть кричи, - пора была поздняя, прохожих кругом никого, так что спасения
не было.
- Ну, а потом?
- Потом он втащил ее в пагоду храма Ясакадэра, и там она провела
ночь. Ну, а что там случилось, об этом мне, старику, говорить, пожалуй,
незачем.
Старик засмеялся, и в углах его глаз опять собрались морщинки. Тени
на улице стали еще длиннее. Легкий ветерок сбил к порогу рассыпанные
лепестки цветов вишни, и теперь они белыми крапинками виднелись среди
камней.
- Да чего уж там! - сказал подмастерье, словно что-то вспомнив, и
опять принялся щипать бородку. - Что же, это все?
- Будь это все, не стоило бы и рассказывать. - Старик по-прежнему мял
в руках горшок. - Когда рассвело, этот человек - должно быть, так уж
судила ему судьба - сказал ей: "Будь моей женой!"
- Да ну?!
- Не будь у ней вещего сна - дело другое, ну а тут девушка подумала,
что так угодно Каннон-сама, и потому утвердительно кивнула... Они для
порядка обменялись чарками, и он со словами: "Это тебе для начала!" -
вынес из глубины пагоды кое-что ей в подарок: десять кусков узорчатой
ткани и десять кусков шелка. Да, такая штука тебе, как ни старайся,
пожалуй, и не под силу!
Подмастерье усмехнулся и ничего не ответил. Соловьи больше не пели.
- Вскоре этот человек сказал ей: "Вернусь вечером!" - и торопливо
куда-то ушел. Осталась она одна, и тоска одолела ее еще пуще. Какая она ни
была умница, но после всего, что случилось, у нее, конечно, руки
опустились. Тут, чтобы как-нибудь развлечься, она так, случайно, заглянула
в глубь пагоды, - чего только там не было! Что парча или шелка! Там стояли
бесчисленные ящики со всякими сокровищами - драгоценными камнями, золотым
песком. От всего этого даже у храброй девушки екнуло сердце.
"Всяко бывает, но раз уж у него такие сокровища, сомнения нет. Он
либо вор, либо разбойник!"
До сих пор ей было только тоскливо, но от этой мысли стало вдобавок
страшно, и она почувствовала, что больше здесь ей не выдержать ни минуты.
В самом деле, если она попала в руки к преступнику, кто знает, что еще
ждет ее впереди?
Решила она бежать и кинулась было к выходу, но вдруг из-за корзин
кто-то ее хрипло окликнул. Само собой, она испугалась, - ведь она думала,
что в пагоде нет ни души. Глядит - какое-то существо, не то человек, не то
трепанг, сидит, свернувшись, между нагроможденными кругом мешками с
золотым песком. Оказалось, это монахиня лет шестидесяти, сгорбленная,
низенькая, вся в морщинах, с гноящимися глазами. Догадалась ли старуха,
что задумала девушка, нет ли, только она вылезла из-за мешков и
поздоровалась вкрадчивым голосом, какого нельзя было от нее ожидать, судя
по ее виду.
Особенно бояться было нечего, но девушка подумала, что, если она
выдаст свое намерение убежать отсюда, будет худо, и потому волей-неволей
облокотилась на ящик и нехотя повела обычный житейский разговор. Старуха
сообщила, что живет у этого человека в служанках. Но стоило девушке
завести разговор о его ремесле, как старуха почему-то умолкала. Это
тревожило девушку, к тому же монахиня была глуховата и сто раз
переспрашивала одно и то же. Все это девушку расстроило чуть не до слез.
Так продолжалось до полудня. И вот пока беседовали они о том, что в
Киёмидзу распустились вишни, о том, что закончена постройка моста Годзё,
монахиня задремала, должно быть, от старости. А может быть, это случилось
оттого, что отвечала девушка довольно лениво. Тогда девушка, улучив
минуту, тихонько подкралась к выходу, прислушалась к сонному дыханию
старухи, приоткрыла дверь и выглянула наружу.
1 2 3