Этот процесс привел в
частности, к окончательному разрыву слова "фантастика"
со словом "научная". Являющийся сценой для действий и
переживаний персонажей мир перестал мыслиться как результат
научно-технического прогресса и стал мыслиться как результат
любого, хоть какого, сколь угодно абстрактного изменения. Этот
скачок в принципе значительно увеличивает художественные
возможности фантастики. Конечно, развитие техносферы как предлог
изменений осталось - просто оно стало из единственно
возможного их предлога одним среди многих возможных. Но гораздо
более перспективными представляются две сцены, на которых
Стругацкие не успели (или не захотели) поставить своих
спектаклей, но которые в последние годы все чаще используются
фантастами "четвертой волны" - альтернативная
история и фэнтэзи. Причем как второй, так и, тем более, первый
приемы применяются, по сути, для целей прежних - для
конструирования желательных или не желательных, заманчивых или
отталкивающих миров и моделирования человеческих чувств и
поступков в оных.
Правда, тут имеет место серьезнейший перекос: светлых моделей
практически не видно. Это объяснимо, конечно - мы сейчас,
в сущности, лишились будущего, в большинстве своем не ждем от
него ничего хорошего; мы отчуждены от него. Попытка описать
светлое капиталистическое завтра и, скажем, утонченные
переживания одухотворенных спонсоров и спонсориц
российско-украинского полета на Марс выглядела бы дебильным
фарисейством. Но и шквал антиутопий уже не заслуживает доброго
слова. Потому что всякое лекарство при передозировке - яд.
Описание нежелательных вариантов бытия - чрезвычайно
сильное средство, применяемое тогда, когда надо пробудить людей
от спячки, привлечь внимание к проблеме, бьющей в глаза, но
почему-то никем не замечаемой. Ударить в набат. Но когда
опасность очевидна, описывать миры, в которых спастись от нее не
удалось и тем подсознательно убеждать, что она и здесь
неотвратима... Говоря высоким языком, это значит еще более
нагнетать страх перед будущим и, следовательно, общую паранойю в
настоящем. Говоря попросту, это скучно читать. И не зря
создатели подобных произведений (не стану никого называть, чтобы
не обидеть) всячески стараются замаскировать эмоциональную
монотонность и нравственный вакуум своих миров максимально
усложненными способами их описания. Так и видишь, как пиит
грызет перо в потугах подать все тот же тотальный мордобой так,
как еще никто до него...
Как только объектом фантастики стали не трансформации миров, а
трансформированные миры, виток спирали оказался полностью
пройден и, уже на новом уровне, вооруженная колоссальным новым
арсеналом приемов создания разнообразнейших сцен для действия,
фантастика безвозвратно ушла из той области литературы, где
толковали о том, что бы надо и чего бы не надо изменять, и
вернулась в ту великую область, где толкуют о том, как бы надо и
как бы не надо жить.
Сказать, что после этого она встала в ряд с такими
произведениями, как великие утопии средневековья (теперь
воспринимаемые, скорее, как антиутопии) или желательными и
нежелательными мирами Свифта, значит почти ничего не сказать.
Во-первых, и сами эти произведения лежат в русле древнейшей
традиции, загадочным образом присущей нашему духу. Дескать,
стоит только убедительно и заманчиво описать что-либо желаемое,
как оно уже тем самым отчасти создается реально, во всяком
случае, резко повышается вероятность его реального возникновения
в ближайшем будущем; а стоит убедительно и отталкивающе описать
что-либо нежелаемое, как оно предотвращается, ему перекрывается
вход в реальный мир. Мы тащим эту убежденность еще из пещер, где
наши пращуры прокалывали черточками копий нарисованных мамонтов,
уверенные, что это поможет на реальной охоте завтра, и твердо
верили, что стоит только узнать подлинное имя злого духа и
произнести его, окаянный тут же подчинится и станет безопасен. А
во-вторых, апофеозом этой традиции для европейской культуры
явились такие произведения, как Евангелия и Апокалипсис. Книга о
царствии небесном и о том, как жить, чтобы в него войти -
и книга об аде конца света и о том, как жить, чтобы через него
пройти.
По сути дела, беллетризованное описание желательных и
нежелательных миров есть ни что иное, как молитва о ниспослании
чего-то или обережения от чего-то. Эмоции читателей здесь сходны
с эмоциями прихожан во время коллективного богослужения.
Серьезная фантастика при всей привычно приписываемой ей
научности или хотя бы рациональности является самым религиозным
видом литературы после собственно религиозной литературы.
Является шапкой-невидимкой, маскхалатом, в котором религия
проникла в мир атеистов, нуждающихся, тем не менее, в
суперавторитете, в объединительной вере и получающих их в виде
вариантов будущего (или альтернативного настоящего, что
психологически все равно), которых МЫ хотим и которых МЫ не
хотим. Фантастика - единственное прибежище, где может
почувствовать себя в соборе (но не в толпе) и помолиться (но не
гневно заявить справедливые претензии) атеист, а их у нас, как
ни крутите, немало. Ну что это, если не мольба, не крик души
верующего, в силу воспитания сформулированный сознанием в виде
достижений грядущей науки: "Русские решили, что лучше быть
беднее, но подготовить общество с большей заботой о людях и с
большей справедливостью, искоренить условия и самое понятие
капиталистического успеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56