- Четыре часа, - сухо ответила она.
- Я остаюсь. Слышишь? Остаюсь. - Интонация опять угрожающая, гадкая.
Но разве сама она не сказала кому-то однажды: "Я остаюсь"? Она пыталась
уверить себя, что сказала это совсем не таким тоном.
- Ты, видно, еще не поняла: оставаться тебе бессмысленно. И в шесть
часов придет женщина, которая нас обслуживает. - Шарлотте сейчас тоже
надо было стать злой, отплатить Маре за ее тон, она нарочно сказала
"нас", к тому же солгала - прислуге она велела прийти только в девять.
Глаза у Мары горели.
- Только не говори так, не говори! Какая ты подлая, подлая. Если бы
ты знала, что ты со мной делаешь... Думаешь, я допущу, чтобы ты пошла на
вокзал и вернулась с ним вместе! Тебе хорошо в его объятиях? Хорошо?
Правда?
Шарлотта молчала. Она была в такой ярости, что не могла произнести ни
слова.
- Ты любишь его? Нет? Говорят... а-а, люди всякое говорят... - Она
пренебрежительно махнула рукой. - Ах, до чего же я все это ненавижу! До
чего ненавижу Вену! Все эти лекции, этих болтунов, этих мужчин, женщин,
академиков - все-все! Ты одна, с тех пор как я тебя увидела... Ты совсем
не такая. Совсем. Или ты лжешь!
Интересно, кто это что-то говорит? И что именно?
- Иначе бы я не пришла. Ни за что не пришла бы... Клянусь!
- Но ведь это же... - Шарлотта не могла продолжать. Пошатываясь, она
встала. Встала и Мара. Они стояли одна против другой. Мара совсем нес-
пешно - ее возбуждение тем временем почти улеглось - смахнула со стола
стакан, потом второй, поскольку же оба стакана бесшумно покатились по
ковру, она схватила пустую вазу и швырнула ее в стену, а следом шкатул-
ку, из которой со стуком полетели и распрыгались по стульям ракушки и
камни.
Шарлотта искала в себе силы для гнева, для крика, ярости, брани. Но
силы оставили ее. Она просто наблюдала, как девчонка крушит одну вещь за
другой. Казалось, разгром длился долго, как пожар, наводнение, снос до-
ма. Вдруг Мара нагнулась, подняла два больших осколка от блюда для фрук-
тов, приложила один к другому и сказала:
- Такая красивая тарелка. Прости меня. Ты, наверно, любила эту тарел-
ку. Прости, пожалуйста.
Шарлотта - без сожаления, без малейшего волнения - считала вещи, ко-
торые были разбиты вдребезги или повреждены. Их было совсем немного, но
она готова была причислить к ним все, что еще находилось в комнате, что-
бы лучше представить себе масштабы возможного разрушения, ведь с таким
же успехом могло быть перебито все. Она ведь только наблюдала, не ше-
вельнув пальцем, не открыв рта, как с грохотом и звоном билась одна вещь
за другой.
Шарлотта нагнулась, собрала ракушки и камни, смела в кучу осколки, -
так и передвигалась по комнате нагнувшись, чтобы не поднимать глаз и не
смотреть на Мару, потом бессильно выронила из рук несколько черепков,
словно наводить здесь порядок уже не имело смысла. Она сидела на корточ-
ках на полу, среди затянувшегося молчания. Ее чувства, ее мысли выбились
и привычной колеи и неслись, не разбирая дороги. Она дала им полную сво-
боду.
Она была свободна. Ничто на свете не казалось ей невозможным. Почему
бы ей не начать жить с существом, устроенным так же, как она сама?
Но теперь Мара стала возле нее на колени, заговорила с ней, настойчи-
во ее увещевала:
- Любимая, ты только не думай, пойми, мне так жаль, сама не знаю, что
это на меня нашло. Послушай, ну будь немножко добрей, я же с ума схожу,
с ума схожу по тебе, я бы хотела, мне кажется, я смогла бы...
Шарлотта думала: никак не возьму в толк, о чем она говорит. Ведь муж-
чины в такие минуты говорили слова, за которые можно было уцепиться. Не
могу слушать Мару, ее вялые речи, все эти никчемные словечки.
- Послушай-ка меня, Мара, если ты действительно хочешь знать правду.
Мы должны попытаться поговорить, по-настоящему поговорить друг с другом.
Попытайся. (Конечно, она вовсе не хочет знать правду, к тому же возника-
ет вопрос, как должна называться эта правда о нас обеих. Для этого еще
нет слов.) Я не могу понять, что ты говоришь. Ты слишком туманно выража-
ешься. Не могу представить себе ход твоих мыслей. У тебя в голове, долж-
но быть, все крутится как-то иначе.
- Бедная моя голова! Ты бы ее пожалела, погладила, сказала бы, что ей
думать.
Шарлотта принялась послушно гладить Мару по голове. Потом перестала.
Однажды она уже это слышала - не слова, интонацию. Она сама нередко так
разговаривала, особенно в первое время их близости с Францем. В этот тон
она впала еще до встречи с Миланом, она плела голосом кружева, и Франц
вынужден был слушать ее напев, полный несуразностей, она его забалтыва-
ла, гримасничая, слабая - сильного, неразумная - разумного. Она пускала
в ход те же слабости, какие сейчас использовала Мара по отношению к ней,
а потом он вдруг оказывался в ее объятиях, она вымогала у него ласки,
когда его занимало что-то совсем другое, так же, как сейчас их вымогала
у нее Мара, и она вынуждена была ее гладить, быть доброй, быть умной.
Но теперь она знала, что к чему. С ней этот номер не пройдет. Или?..
Скорее всего, ей совсем не поможет, что она раскусила эту девушку и те-
перь видит ее насквозь благодаря тому, что вдруг вспомнила и увидела са-
мое себя. И она сразу почувствовала себя значительно старше оттого, что
это создание разыгрывало перед ней ребенка, унижалось перед ней и возве-
личивало ее ради своей цели. Шарлотта еще раз робко провела рукой по ее
волосам, она с удовольствием бы ей что-нибудь обещала. Какие-нибудь сла-
дости, цветы или бусы. Просто для того, чтобы та наконец оставила ее в
покое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14