Заключенный выпрямился — получив пинок, он упал прямо на Дитца.
— Я сказал, что для господина обергруппенфюрера нужны носилки, — ответил он с непроницаемым лицом. — Мы ведь не можем нести его просто так, как других.
— Это не твое собачье дело! Здесь пока еще командуем мы! Понял? Понял или нет?
— Так точно.
«Пока еще… — повторил про себя Левинский. — Пока еще командуем!.. Значит, они уже поняли…» Он опять взялся за лопату.
Эсэсовец все еще смотрел на Дитца. Он непроизвольно встал навытяжку. Это спасло заключенного, вновь уверовавшего в Бога. Эсэсовец наконец развернулся и отправился за старшим конвоя. Тот при виде Дитца тоже изобразил подобие стойки «смирно».
— Носилок еще нет, — пояснил охранник. Ответ заключенного, вновь уверовавшего в бога, все же произвел на него впечатление. Офицера СС такого высокого ранга и в самом деле нельзя было просто тащить за ноги и за руки.
Старший конвоя огляделся по сторонам. Чуть поодаль он заметил торчавшую из-под щебня дверь.
— Откопайте вон ту дверь. Придется пока обойтись ею. — Он козырнул в сторону трупа.
— Положите господина обергруппенфюрера вон на ту дверь. И поосторожнее!
Мюнцер, Левинский и еще двое притащили дверь. Это была старинная, резной работы дверь шестнадцатого века, с изображением найденного в корзинке Моисея. Она треснула и слегка обгорела. Взяв труп за плечи и за ноги, они подняли его, чтобы положить на дверь. Голова неестественно откинулась назад, руки болтались из стороны в сторону.
— Осторожно, собаки! — рявкнул старший конвоя.
Дитц лежал на широкой двери. Из-под правой руки его улыбался из своей тростниковой корзинки младенец Моисей. Мюнцер заметил это. «Как же это они забыли снять дверь с ратуши, — подумал он. — Моисей… Еврейский младенец. Все это уже однажды было. Фараон, притеснения, Чермное море, спасение…»
— А ну живо! Восемь человек!
Двенадцать человек подскочили к двери с небывалой поспешностью. Старший конвоя оглянулся. Напротив была церковь Св. Марии. Он на миг заколебался, но тут же отбросил эту мысль: нести Дитца в католический храм было нельзя. Он непрочь был бы позвонить начальству, чтобы получить указания. Но связи не было, и он вынужден был делать то, что внушало ему ненависть и страх: принимать самостоятельные решения.
В этот момент Мюнцер что-то тихо сказал. Старший конвоя заметил это.
— Что? Что ты сказал? Ко мне, собака!
Похоже, что «собака» было его любимым выражением. Мюнцер сделал несколько шагов вперед и застыл по стойке «смирно».
— Я сказал, не будет ли это… неуважением к господину обергруппенфюреру, если его понесут заключенные…
Он смотрел на эсэсовца не мигая, преданным взглядом.
— Что? — закричал тот. — Что ты сказал, пес? Какое твое дело? А кто же еще должен нести? У нас…
Он вдруг умолк, сообразив, что слова Мюнцера не лишены смысла. Конечно же, Дитца следовало бы нести солдатам СС. Но кто даст гарантию, что эта банда тем временем не разбежится?
— Ну что встали? — закричал он. — Вперед! — И в ту же секунду к нему наконец пришло решение. — В госпиталь!
Зачем было нести мертвого Дитца в госпиталь, он и сам не мог бы объяснить. Но это казалось ему самым подходящим, нейтральным местом.
— Вперед! — И старший конвоя зашагал впереди группы. Это тоже казалось ему необходимым.
На другом конце площади вдруг появился автомобиль. Это был приземистый мерседес-компрессор. Машина медленно, осторожно ползла между обломками в поисках проезда. Ее шикарные формы казались почти непристойными среди этой застывшей стихии разрушения. Старший конвоя стоял навытяжку: мерседес-компрессор полагался только крупным бонзам. В машине на заднем сиденье сидели два высоких эсэсовских чина: еще один офицер сидел рядом с водителем. Несколько чемоданов было пристегнуто ремнями, еще несколько, поменьше, стояли в машине. На лицах офицеров застыло сердито-отсутствующее выражение. Шофер медленно объезжал груды щебня и обломков. Машина поравнялась с заключенными, которые несли Дитца. Офицеры даже не взглянули в их сторону.
— Давай-давай! Быстрее! — сказал водителю тот, что сидел впереди.
Заключенные остановились, пропуская автомобиль. Левинский держал дверь сзади, с правой стороны. Он посмотрел на сломанную шею Дитца, потом на резного младенца Моисея, спасенного и улыбающегося, на мерседес, на чемоданы, на бегущих офицеров и глубоко вздохнул.
Машина проползла мимо.
— Дерьмо! — произнес вдруг один из эсэсовских охранников, могучий мясник с плоским, как у боксера носом. — Дерьмо вонючее! Скоты… — Он имел в виду не заключенных.
Левинский прислушался. На несколько секунд мотор мерседеса заглушил далекие раскаты, затем они послышались вновь, глухие и неумолимые. Подземные барабаны смерти.
— Вперед! — встрепенулся растерянный начальник конвоя. — Живо! Живо!
Незаметно надвигался вечер. Лагерь был переполнен слухами. Они ползли по баракам, опережая друг друга, один противоречивее другого. То вдруг говорили, будто эсэсовцы ушли; тут же появлялся кто-то другой и утверждал, что они, наоборот, получили подкрепление. Потом прошел слух, будто поблизости от города видели американские танки. Еще через полчаса эти танки оказывались немецкими танками, приданными частям, которые собирались оборонять город.
Новый староста блока появился в три часа. Это был политический, а не уголовник.
— Не наш, — разочарованно бросил Вернер.
— Почему не наш? — удивился 509-й. — Это же один из нас. Политический, а не зеленый. Или — кого ты называешь «нашими»?
— Ты же знаешь. Зачем спрашиваешь?
Они сидели в бараке. Вернер собирался вернуться в рабочий лагерь, дождавшись свистков отбоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124