— Ты тоже католик? — спросил он.
— Да, — ответил 509-й. Это была неправда.
— Тогда ты сам должен это знать! Мне нужен священник! Я должен исповедаться и причаститься! Я не желаю гореть в вечном пламени! — Аммерс дрожал. Глаза его были широко раскрыты. Для маленького личика, величиной с два кулака, они казались слишком большими. Это придавало ему сходство с летучей мышью.
— Если ты сам католик, то должен знать, как это бывает. Это — как крематорий. Только в нем не сгорают и не умирают. Ты что, хочешь, чтобы и со мной такое случилось?
509-й посмотрел на дверь. Она была раскрыта настежь. В ее проеме застыло, как на картине, ясное вечернее небо. Он перевел взгляд на иссохшую голову Аммерса, в которой теснились огненные картины ада.
— С нами все иначе, Аммерс, — сказал он, наконец. — Мы на том свете имеем право на привилегии. Нам уже здесь достался кусок ада.
Аммерс замотал головой.
— Не богохульствуй, — прошептал он. Потом с трудом приподнялся, мрачно посмотрел вокруг и вдруг разразился злобным криком:
— Вы!.. Вы!.. Вы все здоровы! А я должен подыхать! Теперь, когда… Да-да, смейтесь! Смейтесь! Я все слышал, что вы говорили! Вы хотите выбраться отсюда! Вы выберетесь отсюда! А я? Я?.. В крематорий! В огонь! Глаза! И вечное… у-у-у-у!.. У-у-у!..
Аммерс выл, как собака на луну. Он сидел на нарах, прямой, как свеча, и выл. Черный провал его рта был похож на рупор, из которого рвался наружу хриплый вой.
Зульцбахер поднялся.
— Я пошел, — сказал он. — Спрошу насчет священника.
— Где? — спросил Лебенталь.
— Где-нибудь. В канцелярии. Или у часовых…
— Не будь идиотом. Здесь нет священников. Эсэсовцы не любят этого. Тебя засунут в бункер.
— Ну и что?
Лебенталь молча уставился на него.
— Бергер, 509-й, — проговорил он, наконец. — Вы слышали?
Лицо Зульцбахера побелело. Скулы его словно свело судорогой. Он уже никого не видел.
— Это бесполезно, — обратился к нему Бергер. — Такие вещи запрещены. Среди заключенных тоже нет ни одного священника, мы бы наверняка знали. Неужели ты думаешь, что мы бы не позвали его?
— Я пошел, — повторил Зульцбахер.
— Самоубийца! — Лебенталь схватился за голову. — И ради кого? Ради антисемита!
На скулах Зульцбахера вновь заиграли желваки.
— Пусть ради антисемита.
— Сумасшедший! Еще один сумасшедший!
— Пусть сумасшедший. Я пошел.
— Бухер, Бергер, Розен, — сказал 509-й спокойно.
Бухер, который уже стоял с дубинкой за спиной у Зульцбахера, ударил его по голове. Удар получился несильный, но его вполне хватило, чтобы Зульцбахер закачался. Они вцепились в него и повалили его на пол.
— Давай веревки от «овчарки», Агасфер! — скомандовал Бергер.
Они связали Зульцбахера по рукам и ногам и отпустили.
— Если будешь кричать, нам придется сунуть тебе в рот кляп, — сказал 509-й.
— Вы не понимаете меня…
— Мы понимаем. Полежи так, пока у тебя не прояснится в голове. Мы уже и так потеряли много людей…
Они оттащили его в угол и оставили в покое.
— Он еще немного не в себе, — пробормотал Розен, словно извиняясь за него, и поднялся с колен. — Вы должны его понять. Вы же знаете — брат…
Аммерс уже охрип. Вместо воя теперь слышен был лишь шепот:
— Ну где он? Где священник?..
У них уже кончилось терпение.
— Неужели в бараках действительно нет ни одного священника, или дьяка, или какого-нибудь пономаря? — спросил Бухер. — Хоть кого-нибудь? Чтобы он наконец замолчал.
— В семнадцатом было четверо. Одного выпустили, двое уже на том свете, а четвертый — в бункере, — сообщил Лебенталь. — Бройер лупит его каждое утро цепью. Это у него называется «служить мессу».
— Пожалуйста… — шептал Аммерс. — Ради Христа… Позовите…
— Кажется, в секции «Б» один знает латынь, — вспомнил Агасфер. — Я как-то слышал о нем. Может, позвать его?
— А как его фамилия?
— Я точно не знаю. Не то Делльбрюк, не то Хелльбрюк или что-то в этом роде. Староста секции наверняка знает.
509-й встал.
— Там Маанер. Можно его спросить.
Они отправились с Бергером в секцию «Б».
— Это скорее всего Хелльвиг, — сказал им Маанер. — Он знает языки. Правда, немного с приветом. Читает иногда что-то вслух. Он в секции «А».
— Наверное, это он.
Вместе они пошли в соседнюю секцию. Маанер отыскал старосту, высокого тощего мужчину, голова которого имела форму груши. «Груша» лишь пожал плечами. Маанер исчез в черном, стонущем лабиринте коек, рук и ног, громко выкрикивая имя нужного им человека.
Через несколько минут он вернулся обратно. За ним шел какой-то заключенный с недоверчивым взглядом.
— Это он, — сказал Маанер 509-му. — Давайте выйдем отсюда. Здесь ничего не слышно.
509-й объяснил Хелльвигу суть дела.
— Ты знаешь латынь? — спросил он его.
— Да. — Лицо Хелльвига нервно подергивалось. — А вы знаете, что у меня сейчас украдут мою миску?
— Что?
— Здесь крадут. Вчера у меня пропала ложка, пока я сидел в уборной. Я спрятал ее под койкой. А сейчас там осталась моя миска.
— Ну так сходи за ней.
Хелльвиг тут же исчез, не проронив ни звука.
— Он больше не придет, — заявил Маанер.
Они ждали. Смеркалось. По земле поползли, опережая друг друга, огромные тени. Казалось, будто эта темнота, родившись в черном чреве бараков, теперь медленно потекла наружу. Наконец, Хелльвиг вернулся. К груди он прижимал миску.
— Я, правда, не знаю, понимает ли Аммерс что-нибудь в латыни, — сказал 509-й. — Наверняка ничего, кроме «ego te absolvo». Это он мог запомнить. Если ты ему это скажешь и еще что-нибудь, что тебе придет в голову…
Хелльвиг вышагивал на своих длинных, тонких ногах, как цапля, приседая при каждом шаге.
— Вергилий? — спросил он, не останавливаясь. — Гораций?
— А что-нибудь церковное?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124