Об этой больнице ходила дурная слава.
2
В середине пятидесятых годов в так называемой Коровинской слободе, примыкавшей к городу с северо-западной стороны, поселился Аркадий Мячиков, отпрыск старинного дворянского рода, записанного еще в "Государевом родословце" и оставившего кое-какие следы в отечественной истории, например, один из Мячиковых упоминается в составе посольства боярина Писемского, который ездил в Англию сватать за Иоанна Грозного принцессу Марию Гастингс. Однако род с течением времени захудал, лишился почти всех вотчин и к середине XIX столетия уже считался просто интеллигентным; и прадед Аркадия Мячикова был врачом Обуховской больницы для бедных, и дед был врачом, правда, тюремным, и отец был участковым врачом, и старший брат был военно-морским врачом, но сам Аркадий семейной традицией пренебрег он окончил Ленинградскую академию художеств и года два занимался оформлением детских книжек, пока его не упекли в лагерь за то, что кота Базилио он изобразил как две капли воды похожим на Лазаря Кагановича, который тогда был одним из главных столпов сталинского режима. Аркадий отсидел в лагере восемь лет, съездил в Ленинград проведать родню, помотался по России туда-сюда и осел в Коровинской слободе; в то время ее составляли несколько немощеных, странно широких улиц, застроенных оштукатуренными бараками, совсем деревенскими избушками да изредка двухэтажными бревенчатыми домами несколько финно-угорской архитектуры, и только в шестидесятые годы тут покрыли асфальтом улицу Карла Либкнехта и построили квартал мрачных, неказистых пятиэтажек, кое-как, словно через душу, слепленных из силикатного кирпича; населял слободу искони люд бедный и озорной.
С работой Аркадию Мячикову сначала не повезло - за неблагонадежность его взяли только приемщиком стеклотары, однако со временем он нашел себе необременительную должность стрелка военизированной охраны на хлебозаводе и стал подрабатывать своим ремеслом, именно он исполнял к большевистским праздникам транспаранты по кумачу. Впоследствии ему дали комнату в одной из неказистых пятиэтажек, и он зажил совсем безбедно.
Как раз на другие сутки пребывания Яши Мугера во 2-й городской больнице Аркадий Мячиков лежал у себя в комнате на диване, читал "Жизнь и нравы насекомых" Фабра, краем уха прислушивался к гармошке, на которой пиликал пьяный сосед-шофер, да время от времени поглядывал за окошко. Погода в тот день стояла в высшей степени ноябрьская, то есть пакостная, и за окошком бежали тучи по грязно-голубому небу, отдававшему в цвет милицейской формы, тучи какие-то скукожившиеся, словно им самим было зябко, шел мелкий снег вперемешку с дождиком и гулял отсыревший ветер, который то и дело стучал форточкой, обычно запираемой при помощи большой канцелярской скрепки; мало-помалу погода вогнала Аркадия в такое оцепенение, что даже форточкой заняться было невмоготу.
Около двух часов пополудни к Мячикову зашел старый его приятель Сергей Попов. Этот Попов отродясь нигде не работал, жил бог знает чем и почти каждый день приходил играть в "гусарский" преферанс по десяти рублей вист; не исключено, что на карточный выигрыш он и жил, поскольку Аркадий каждый раз нарочно ему проигрывал что-нибудь по тысяче целковых, а то и более, впрочем, у Попова был свой талант, доставлявший ему некоторые средства, он был превосходный ветеринар по собачьей части, даром что не имел специального образования, да и вообще никакого образования не имел, поэтому вернее его следовало бы назвать знахарем, ведьмаком; собак он пользовал травами, заговорами, сложными снадобьями, иной раз включавшими в себя совсем уж экзотический элемент, вроде отвара из цветков лотоса или толченой яшмы, в ста случаях из ста вылечивал энтерит и умел лаять на разные голоса; немудрено, что собаки по наитию перед Поповым благоговели, и даже вконец озверевшие кавказские овчарки, воспитанные в ненависти ко всякому чужаку, завидев его, сразу пластались ниц и жалобно стенали, как месячные щенки.
Войдя в комнату, Попов немного походил от окна к двери, возле которой была прибита вешалка, а с другой стороны стояли напольные часы, найденные хозяином на помойке, потом сел за стол и вынул из кармана колоду карт. Мячиков поднялся с дивана и сел напротив. Когда карты были сданы, Попов сказал ритуальную шутку, без которой не обходился ни один роббер:
- Знал бы прикуп, жил бы в Сочи.
- А в Сочи сейчас, наверное, - отозвался на шутку Мячиков, - солнце сияет, синее море плещется, кипарисы голубеют, а главное, температура воздуха, я так думаю, градусов двадцать пять.
- В ноябре у нас даже в Сочи погода дрянь. Вообще я отказываюсь понимать наших далеких предков: какой черт их дернул поселиться в этом проклятом крае?! Ведь и почвы тут по преимуществу сиротские, и растительность никчемная в сравнении с финиковыми пальмами, и климат поганый - климат, я бы сказал, восемь месяцев в году откровенно работает против нас. Чего уж тут удивляться, что у нас безалаберный народ, угорелая государственность и вечная хозяйственная разруха!..
- Я скажу больше, - поддержал приятеля Мячиков, - в России, чего ни хватись, все некондиция или брак. Чай банным веником пахнет, ручки не пишут, спички не зажигаются. Кстати о спичках: спички у тебя есть?
Попов порылся в карманах и сказал:
- Есть.
- Давай поспорим на тысячу рублей, что в твоем коробке ни одна спичка не загорится?
Попов охотно согласился держать пари; восемнадцатая по счету спичка в его коробке все-таки загорелась, и Мячиков выложил на стол тысячерублевую ассигнацию, притворно изобразив движением бровей разочарование и тоску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20