Я миновал крестящихся людей, миновал маленькую негри-
тянку, чью-то горничную, нашу единственную черную прихожанку, которая
всегда сидела в последнем ряду с носовым платком на голове. Покинув Отца
Блау, бесповоротно, с прискорбным осадком от наших еженедельных встреч:
грязных мыслишек, злости, брани, непослушания.
Бэйн-Хипкисс передвигается еще на два сиденья (почему именно два за
один раз?), голос почти срывается:
- Грязных мыслишек?
- Мои грязные мыслишки были особого, богатого деталями и зрительными
образами рода. По большей части, они тогда касались Недды-Энн Буш, кото-
рая жила в двух домах от нас и была удивительно хорошо развита. Под ее
окнами я скрючивался много вечеров, ожидая откровений красоты, свет го-
рел как раз между шкафом и окном. Я был особо вознагражден несколько
раз, а именно: 3 мая 1942 года, увиденным мельком знаменитым бюстом; 18
октября 1943, на редкость холодным вечером, перемещением трусиков с пер-
соны в бельевую корзину на пару с последующим трехминутным обозрением
нагой натуры. Пока она не догадалась выключить свет.
- Невероятно! - шумно выдыхает Бэйн-Хипкисс. Ясно, что исповедь неким
неясным образом возвращает его к жизни. - Но этот священник, наверняка,
подыскал какое-нибудь духовное утешение, совет...
- Однажды он предложил мне кусочек шоколадного батончика.
- В знак расположения?
- Он хотел, чтобы я рос. Это входило в его интересы. Ему мечталось о
первенстве города.
- Но это был акт доброты.
- Все произошло до того, как я сказал, что не выйду на игру. В темной
исповедальне с раздвижными панелями, лица за ширмой, как в "Малышке из
замка", как в "Тайне дома Эшеров", он твердо отказывал мне в понимании
этой озабоченности, совершенно естественного и здорового интереса к ин-
тимным женским местам, удовлетворявшегося незаконными способами, как в
случае с окном. Вкупе с профессионально поставленными вопросами, для то-
го чтобы вытянуть из меня все детали до последней, включая самоуничиже-
ние, и принудительным перерасходом батончиков, шоколадок "Марс" и прос-
вирок, значение которых в периоды сексуального самовозвышения впервые
бвло указано мне этим добрым и святым человеком.
Бэйн-Хипкисс выглядит обеспокоенным. Почему бы и нет? Это волнующая
история. В мире полно вещей, вызывающих отвращение. Не все в жизни -
"виставижн" и "тандербердз". Даже шоколадки "Марс" обладают скрытой
сутью, опасной в глубине. Искоренением риска пусть занимаются женские
организации и фонды, лишь меньшинство - увы! - может быть великими греш-
никами.
- Вот так я и стал убежденным антиклерикалом. Не любил больше Госпо-
да, не ежился от слов "сын мой". Я бежал от ряс, где бы они не появля-
лись, предавал анафеме все, что прилично, богохульствовал, писал поганые
лимерики, срифмованные под "монашку-какашку", словом, был в упоительном
полном отлучении. Потом мне стало ясно, что это не игра в одни ворота,
как казалось вначале, что за мной погоня.
- А...
- Это открылось мне благодаря брату-расстриге из Ордена Гроба Господ-
ня, не слишком сообразительному человеку, но сохранившему добро в тайни-
ках сердца, он восемь лет проработал поваром во дворце епископа. Он ут-
верждал, что на стене в кабинете епископа висит карта, и в нее воткнуты
булавки, отмечающие тех из епархии, чьи души под вопросом.
- Господи всемогущий! - ругается Бэйн-Хипкисс, мне кажется, или тут
слабо веет...
- Она дисциплинированно обновлялась коадъютором, довольно политизиро-
ванным человеком. Каковыми, по моему опыту, является большинство церков-
ных функционеров ниже епископского ранга. Парадоксально, но сам епископ
- святой.
Бэйн-Хипкисс смотрит недоверчиво:
- Вы все еще верите в святых?
- Я верю в святых,
святую воду,
коробки для пожертвований,
пепел в Пепельную Среду,
лилии на Пасху,
ясли, кадила, хоры,
стихари, библии, митры, мучеников,
маленькие красные огоньки,
дам из Алтарного Общества,
Рыцарей Колумба,
сутаны и лампады,
божий промысел и индульгенции,
в силу молитвы,
Преосвященства и Высокопреподобия,
дарохранительницы и дароносицы,
звон колоколов и пение людей,
вино и хлеб,
Сестер, Братьев, Отцов,
право убежища,
первосвятительство Папы Римского,
буллы и конкордаты,
Указующий Перст и Судный День,
в Рай и Ад,
я верю во все это. В это невозможно не верить. Вот от этого все так
сложно.
- Но тогда...
- Баскетбол. В него я не верю.
За этой фразой большее. Это был первый ритуал, открывший мне возмож-
ность других ритуалов, других праздников, например, "Крови Дракулы",
"Поразительном Колоссе", "Оно покорило мир". В силах ли Бэйн-Хипкисс
постичь этот славный теологический вопрос: каждый верит в то, во что мо-
жет, и следует за этим видением, что столь ярко возвышает и унижает мир?
Оставшись в темноте, наедине с собой, каждый жертвует "Поразительному
Колоссу" все надежды и желания, пока епископ рассылает свои патрули,
хитрых старых попов, величавые парочки монахинь с простыми поручениями.
Я помню год, когда все носили черное, как я нырял в парадные, как неп-
ристойно спешил, переходя улицу!
Бэйн-Хипкисс заливается румянцем, ему неловко, сучит ногами, открыва-
ет рот:
- Я хочу исповедоваться.
- Исповедуйтесь, - понуждаю я, - не стесняйтесь.
- Я сюда послан.
И прямо под носом, и в Тибете у них есть агенты, даже в монастырях у
лам.
- Это мне кое-что напоминает, - констатирую я, но Бэйн-Хипкисс вста-
ет, поднимает руку к голове, командует:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24