Ни у кого не было решения, что делать дальше. Большинство мужчин в результате похищения потеряли жен или партнерш по постели. И хотя из того, что случилось с Уилленом, мы прекрасно понимали сколь бессмысленно близко подходить к афримам, едва ли не инстинктивно продолжали оставаться там, откуда забрали наших женщин. Я тревожился, не переставая беспокоиться за судьбу Салли. До Изобель мне было мало дела. Стало немного легче, когда спустя неделю прошел слух, что мы отправляемся к Августину.
Лично у меня не было тяги к его обители, но это, по крайней мере, означало, что мы стронемся с места с какой-то конкретной целью.
Пока мы грузили пожитки на ручные тележки и готовились к отправке, Лейтиф подошел ко мне и подтвердил, что мы действительно направляемся к Августину. Это, сказал он, благотворно повлияет на моральный дух людей.
По-видимому он был прав. Во всяком случае за какие-то два часа настроение изменилось и, несмотря на бодрящий осенний холод, первые несколько километров мы шли, непринужденно и по доброму отдавая дань юмору.
– У вас есть имя? – спросил я.
– Да.
– Вы назовете мне его?
– Нет.
– У вас есть причина скрывать подобные сведения?
– Да. То есть, нет.
– В таком случае назовите мне его.
– Нет.
Таким был мой первый разговор с будущей женой. Ее звали Изобель.
По мере понимания британской общественностью масштабов надвигавшейся беды, страна скатывалась к стойкому осознанию безысходности и полной растерянности, напоминавшему настроения первых месяцев Второй мировой войны, о чем мне иногда рассказывали родители, вспоминая горький опыт собственной жизни.
В нашем колледже, как и в большинстве других учреждений страны интеллектуального толка, образовалось общество, открыто заявлявшее о своей обеспокоенности бедственным положением африканцев.
Нашими мотивами были принципы гуманизма, хотя несколько членов общества – главным образом, из числа тех, кто ранее придерживался консервативных взглядов и примкнул к обществу из политических соображений, – придерживались более академичного подхода. Именно такие люди первыми дискредитировали движение, потому что не смогли возразить печати и другим средствам массовой информации, обвинявшим проафримские группы в поддержке революционеров левого крыла.
Неоспоримой истиной было объединение африканских иммигрантов в вооруженные группы, получение ими оружия из-за границы, наплыв этих групп в города, захват домов и выселение из них бывших белых владельцев.
Большинство людей и сами видели, что эти обвинения справедливы, но наше общество было уверено, что ответственность за это лежит на правительстве. Проявлением большей благотворительности бедственное положение африканцев было бы можно смягчить и лишить оппортунистов возможности эксплуатировать эту ситуацию. Но радикальная политика способна лишь на радикальные меры. Упорный консерватизм Трегарта и его правительства, имевшего поддержку значительной части населения страны, допускал лишь очень незначительное проявление либерализма по отношению к незаконным цветным иммигрантам.
В остававшиеся до окончания семестра недели мои коллеги и я делали все возможное, чтобы наша уверенность в виновности правительства передалась студентам. Окончание семестра положило конец и нашему влиянию. Читая последние лекции, я был полон сомнений и страхов. Еще до того, как покинуть территорию колледжа, я стал внутренне осуждать себя и убеждать не ломать больше копья в этом направлении.
В ближайшие же недели, по мере распространения волны беспорядков на промышленных предприятиях, когда уличные демонстрации стали повседневным делом, я воочию убедился, что наши попытки пробудить симпатию к африканцам могли дать что-то хорошее. Существовала небольшая, но очень громкоголосая часть общества, твердо державшаяся собственных моральных принципов, и все больше и больше обыкновенных людей вступало в прямое столкновение с афримами, которые пошли по пути вооруженного бунта.
Во время одной из самых многолюдных лондонских демонстраций я увидел несколько студентов колледжа, которые несли громадный плакат с названием нашего общества. У меня не было намерения присоединяться к этому маршу, но я отбросил сомнения и влился в шумные ряды демонстрантов, став участником ее жестоких последствий.
Двери колледжа закрылись навсегда, следующий семестр так и не начался.
К нам подошли два полицейских и сказали, что мы находимся на закрытой территории и должны покинуть ее немедленно. Поступили сообщения, говорили они, что в находившемся неподалеку военном лагере произошел мятеже и вся прилегающая к нему зона оцеплена правительственными силами.
Я сказал полицейским, что наш автомобиль неисправен и хотя мы не оспариваем то, что они нам сообщили, от появления вблизи места этих событии никакие власти нас не предостерегли.
Похоже, полицейские были не намерены выслушивать оправдания.
Они повторили свои указания и потребовали убираться немедленно. Салли заплакала, когда один из полицейских открыл дверцу машины и выволок ее. Я запротестовал и тут же получил удар по лицу тыльной стороной ладони.
Он повернул меня лицом к машине, прижал к ней и обыскал карманы. Найдя в бумажнике документ, из которого следовало, что я был преподавателем колледжа, полицейский конфисковал его. Я снова высказал протест, но это не возымело действия.
Изобель и Салли тоже обыскали.
Покончив с обыском, они выбросили на дорогу наши вещи. Канистры с бензином переместились из багажника нашей машины в багажник полицейской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48