Кремальера внизу — задраились. Он постучал по ней рукой — ему сразу ответили, — есть там люди, есть! Теперь вверх ее. Он нажал, но она не поддалась, мало того — обжалась, опустилась вниз. Не пускают, гады, не пускают. Ну, конечно, дым полезет к ним. Ну, теперь можно молотить в дверь руками и ногами, можно кричать, выпуская в этом бесполезном крике весь ненужный теперь воздух из легких!
И он закричал.
И проснулся. Тишина. Он лежит на верхней койке, в каюте, в отсеке. Это его каюта, его койка, его отсек, Он сразу узнал. Темно — в каюте нет света. Ни звука, если не считать ровного гудения вентиляторов и того, что он дышит как паровоз и в висках работают упрямые молоточки.
Господи, неужели приснилось?
Послышались голоса. Они там, за дверью. Это спокойные голоса — перекликаются вахтенные. Они словно кулики болотные, будто говорят друг другу:
«Все хорошо»,
А вот и узоры на двери. Красивые. И до всего можно дотронуться. На все хватит времени. И он коснулся, потрогал. Ему было нужно. И руки натыкались на бугорки, порезы, заусенцы. А потом он вышел, дотянул по стеночке до холодного поручня и до скользкой на ощупь кремальеры. Он долго стоял у двери. Все вспоминал, вспоминал.
Навстречу полезли люди, и он их пропустил. Хотя это они не пускали его в отсек тогда, и он их тогда ненавидел. И кажется, он их и сейчас ненавидит. Ну, конечно. Их же можно схватить теперь за грудки и душу из них вытрясти. Даже кулаки сжались. Фу ты, Господи!
— Ты чего? — спросили его.
— Да так, — сказал он и рассмеялся.

ЧУТЬЕ
У нас командир три автономки подряд сделал. Не вынимая. Вредно это для организма, когда не вынимая. Сдвинуться в нем что-нибудь может, в организме,
У нашего командира, по-моему, сдвинулось: в середине автономки ему захотелось, чтоб все пели.
— Вы же не знаете ни одной строевой песни, — говорил он нам, командирам боевых частей, на докладах, — используйте время здесь, в автономке. Что вы на меня так уставились? Учите. Учите народ. Пусть народ поет. Нас по приходу могут проверить на знание строевой песни.
Потом командир приказал распечатать текст двух песен, по сто экземпляров каждую, и раздать народу.
И мы запели.
Пели мы целыми боевыми сменами, перед заступлением на вахту, боевыми частями пели и в одиночку…
Все-таки три автономки в год — это много.
Даже для командира.
По ночам кают-компания — этот рассадник антикомандирских настроений — потешалась:
— …ну, теперь нам хорошо…
— Дождались…
— Наступили времена…
— А то я думал, чем бы занять мой пылающий мозг?!
— Песней. Теперь все будем петь. Ежедневные спевки.
— И кто хорошо споет, того по приходу домой сразу от-пус-тят.
— А чего вы смеетесь? По приходу нас запросто могут на песню проверить,
— Могут: у нас везде чудеса,
— Представляете? Бросим чалки, привяжемся, выйдем наверх, построимся, а нас уже ждут: пойте, говорят.
— А мы стоим и молчим. Нехорошо.
— Нехорошо. Действительно: пришли с моря и не поют. Непонятно.
— Молчат с моря. Безобразие-то какое!
— Сразу заинтересуются: почему молчат? Почему не поют? Что мешает петь? В чем причина непения? Может, недовольные есть?
— Недовольные, выйти из строя. Шлепните их на торце пирса.
— А я предлагаю вообще начать петь заранее.
— Загодя… это хорошо…
— Как всплыли — всех свободных наверх в ватниках — и песню.
— А потом почин можно организовать: «В базу — с песней».
— Политотдел бы в потолок кипятком писал.
— В это воскресенье командир хочет устроить смотр-конкурс между боевыми сменами. Будет праздник песни. Как в Эстонии. Команде петь и веселиться!
— Интересно, доктор давно ли осматривал командира? По-моему, с ним происходят мутации.
— А лучше петь просто отсеками. А как будет звучать: «поющие отсеки»!
— А жюри в центральном. Щелкнул «каштаном» — и пожалуйста: любой отсек. Поют отсеки, поют…
Кают-компания потешалась неделю. А зря: по приходе нас действительно проверили на знание строевых песен. Выгнали на плац и проверили.

В КУСТАХ ТУИ
Весь химический профессорско-преподавательский состав во главе с начальником факультета по случаю приезда главкома сидел в кустах туи.
У главкома после строевого смотра на плацу, где мимо него пробарабанили курсанты с диким криком «Раз-иии-раз!» и судорожными рывками голов направо, и после того, как ему шепнули, что это идут химики, — вдруг, на семьдесят пятом году жизни, проснулось желание осмотреть химический факультет.
С быстротой молнии факультет обезлюдел: все сидели в кустах туи и настороженно следили за главкомом и его свитой.
Часть свиты осталась внизу, а сам главком с остатками поднялся в роты.
Из кустов туи вырвался горестный вздох.
Главком поднялся на третий этаж и попал в роту штурманов, случайно живущих на химическом факультете. Дневальный, увидев его, окаменел так, как если бы главком шагнул на него прямо с портрета: он открыл рот, но легкие ему не подчинились, и крика не получилось.
Дежурный по роте, почувствовав в тишине что-то неладное, выбежал из умывальника и так закричал:
«Смир-на!!!», — что у дневального рот закрылся. Главком удовлетворенно кивнул, выслушал рапорт и двинулся в спальное помещение.
Там в это время находилось дежурное подразделение: оно готовилось к заступлению, то есть: спало бездыханно.
Истошные крики, ненормальный рапорт с «адмиралом флота Советского Союза» привели к тому, что дежурное подразделение моментально проснулось и, кое-как одернув одеяла, схватило в охапку одежду и в трусах полезло в окна. Все это происходило на третьем этаже и весной.
Стоящая внизу ошеломленная свита главкома, открыв рты, наблюдала, как окна на третьем этаже с треском распахнулись и в них ринулись, как пираты на абордаж, человек двадцать в трусах и с бельем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83