Кати ничем не больна, и она через три дня будет опять дома. Я
уверена в этом!
Но, конечно, через три дня о судьбе Кати ей сказать ничего
не могли, кроме регистрационного номера кошки. Вооруженная этим
трехзначным числом, она отправилась на заставу, начальник
которой, на ее счастье, входил в число собутыльников ее мужа.
Она пробилась к полковнику, и того подкупила ее неколебимая
вера в существование порядка внутри возглавляемой им системы.
Тяжелые колеса вирусно-карантинного механизма пришли в
движение, и к вечеру Кати, лишившись возможности пожертвовать
жизнью ради науки, в невероятных количествах уплетала любимую
ею вареную рыбу.
Имея справку о благонадежности своей кошки, Амалия
Фердинандовна все же старалась держать ее дома. Но Кати время
от времени удавалось улизнуть в сад, и в одно прекрасное утро
ее труп лежал за калиткой рядом с куском кирпича.
Амалия Фердинандовна похоронила Кати в том же тенистом
уголке сада, где покоилась Китти, и на время была полностью
деморализована. Она похудела и осунулась, но от этого выглядела
моложе, и выражение лица стало еще более детским. Она забывала
готовить себе пищу, и я иногда просил ее напоить меня чаем,
чтобы за компанию со мной она немного ела. Заходя к ней, я
почти всякий раз заставал ее в углу перед иконами, словно она
хотела от потемневших ликов получить ответы на мучившие ее
вопросы.
-- Это грешно, так думать, -- сказала она однажды, -- но
мне кажется, в нашем городе много злых людей. Вы видели, как
страшно они убивают кошек? Я смотрю на прохожих и вижу недобрые
лица, и у них, наверное, недобрые мысли. Это совсем
неправильно, так не должно быть -- ведь если нам посылаются
неприятности, то для того, чтобы мы что-то поняли и стали
добрее, чтобы все стали лучше! А получается наоборот, и я не
могу понять, зачем это.
-- Как, -- поразился я, -- неужели в том, что творится, вы
хотите видеть какой-нибудь смысл?
-- Конечно, -- она в свою очередь удивилась моему
недоумению, -- Бог ничего не делает зря! -- словно вспомнив о
важном деле, она подошла к иконам и зажгла свечку. -- Только я
ничего не могу понять, и мне трудно. Все, что я могу, это
молиться за них, чтобы они не были злыми.
После этого разговора я стал внимательнее присматриваться
к лицам незнакомых людей и научился улавливать в них некую
специфическую карантинную угрюмость. И пожалуй, ее мысль --
помолиться, чтобы они стали добрее -- была не так уж плоха.
Однако, ее молитвы вряд ли доходили по назначению, потому
что недоверчивая угрюмость все глующе въедалась в лица. Да она
и сама понимала, что от ее молитв мало проку, и пыталась
придумать что-нибудь более действенное. Вместе с другими дамами
она организовала в местной столовой бесплатное питание для
людей, из-за карантина лишившихся заработка. Но власти нашли в
этом начинании буржуазную идеологию и наложили на него вето, а
взамен, по соседству с кошачьим приемником, открыли бюро по
трудоустройству лиц, оказавшихся временно без работы. За две
недели бюро не привлекло ни одного посетителя и само собою
закрылось.
Тогда она поместила в газете объявление о бесплатных
уроках музыки. Мне этот ход показался чересчур смелым -- что
она станет делать, если желающие музицировать повалят толпой?
Но публике сейчас было не до музыки, и лишь трое мамаш привели
к ней детей, причем двое из них после первого же урока
бесследно исчезли.
Все же одна ученица у нее осталась -- тощенькая белобрысая
девочка в поношенной школьной форме, она приходла почти каждый
день и исправно играла гаммы. Заметно с этих пор оживившись,
Амалия Фердинандовна и сама начала играть, и от того, что из
соседнего дома снова разносились звуки рояля, наша улица стала
казаться немного веселее.
18
В один и тот же день с распространением по городу
зловещего имени вируса получила свободу его первая жертва -- из
больницы выписали Одуванчика. И следующие два дня сделались
днями его полного и безоблачного триумфа. Два дня он раскатывал
в черной волге, и все могли видеть за приспущенным стеклом его
бледное озабоченное лицо. Его даже возили в главное святилище
карантина -- в лабораторию на заставе, и он запросто беседовал
с серебрянопогонным полковником, с человеком, который с
заминкой и вяло протянул руку первому секретарю райкома,
ограничился кивком для второго, а от редактора отделался своей
короткой бесцветной улыбкой. И Одуванчика не просто возили --
нет, именно с его появлением связалось оживление деятельности
черной волги и носившейся всюду за ней, гремящей железным
кузовом машины-лаборатории. Это он показывал полковнику одному
ему, Одуванчику, ведомые места на побережье, и советуясь с ним,
Одуванчиком, штатские втыкали в землю колышки с оранжевыми
флажками, под которыми после брались пробы грунта. И наконец,
по его, Одуванчика, указаниям солдаты из ребристого гремучего
кузова, вооружась лопатами и специальными сетками, топча
сапогами пыль захолустных дворов, ловили своих первых грызунов
и ставших уже крайне редкой дичью кошек.
Да, Одуванчик внезапно превратился в важную персону, и
поговорить с ним почиталось за честь, он же отвечал на вопросы
уклончиво и многозначительно. Он имел теперь постоянно занятой
вид, наряжался в сапоги и галифе, на суконном пиджаке висли две
старые военные медал, и левая рука покоилась на черной
перевязи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59