..
Одуванчик подкатил со стороны города. В парусиновых белых
брюках, в светлозеленой рубашке, он был полон жажды погони и
выглядел помолодевшим. В посадке его, в оттянутом вперед
подбородке, было что-то собачье, что-то от разгоряченной
легавой, идущей по верному следу; будь у него хвост, он дрожал
бы от нетерпения. Мне показалось сперва, он улыбается -- нет,
лицо его превратилось в маску азарта. Мотоцикл, старый,
замызганный, трясся, трещал и, как будто, еле удерживался,
чтобы по собственному почину не сорваться с места.
Одуванчик все же нашел в себе силы извиниться за
опоздание:
-- Гнался Крестовский! Выслеживал, бестия! Еле ушел,
отсиделся в коровнике! Забирайтесь в коляску. Осторожно, там
ящик!
Что-то здесь было не так -- сомнительно, чтобы
Крестовского мог надуть Одуванчик; я хотел ему об этом сказать,
но мотоцикл взревел, окутался дымом и ринулся вперед с громким
железным лязганьем.
Дорога медленно поднималась в гору. Мотоцикл, каждый метр
преодолевая с трудом, сотрясался конвульсиями, чихал и
оглушительно хлопал, казалось, вот-вот он взорвется, но
Одуванчик нещадно выжимал из него мощность, словно погоняя
усталую лошадь, и стрелка спидометра менее двадцати не
показывала.
Мы въехали на плато. Каменистое, голое, испещренное
трещинами и извилистыми желобами, оно походило на сморщенное,
невероятных размеров лицо. Пучки редкой бурой травы едва
прикрывали скальное основание, там и тут зияли черные дыры
промоин.
-- Мраморовидные известняки! -- рявкнул мне в ухо
Одуванчик. -- Дальше пойдут жилы мрамора!
Подъем прекратился, и Одуванчик прибавил ходу. От нас
непрерывно разбегались веером суслики, их было так много, будто
они специально собрались нас встречать.
Меня резко бросил вперед, мотоцикл упруго присел,
раскатисто громыхнул и умолк. Одуванчик спрыгнул на землю:
-- Мраморные карьеры! Четыре километра от города!
Он повел меня в сторону от дороги, и шагов через сорок
открылось море. Далеко внизу, недоступное и спокойное, оно
играло зеркальными блестками, и над краем его плыло красноватое
солнце, словно примериваясь, где ему следует нырнуть в воду.
-- Осторожнее! Осторожнее!
Я опустил глаза -- в двух метрах от нас начинался провал в
белую пустоту. Внизу, в глубине вс" -- и скалы, и отдельные
глыбы мрамора, и осыпи мелких обломков -- слепило фарфоровой
белизной. Несколько глыб лежало на дне, белея сквозь синеву
воды. Скалы у берега были искромсаны прямоугольными выемками,
ступенями, прорезями, как будто здесь великанские дети
выпиливали себе кубики. Мы вспугнули стрижей, и они сновали под
нами в гаполненном белизной пространстве, черные, как закорючки
копоти на крахмальной скатерти.
В планы Одуванчика не входило, чтобы я любовался пейзажем.
-- Идемте к шурфам! Они свежие, недавно били геологи! --
он давал на ходу торопливые пояснения, желая убедить меня в
своей основательности. -- В этих мраморах что-то ценное. В
позапрошлом году били. Глубокие, метра по три... Стойте,
кажется здесь! Нет, сюда. Сюда, вот он!
В шурфе, на мраморном дне, лежал, выделяясь желтоватым
пятном, скелет крупной собаки, и рядом -- клочки черно-рыжей
шерсти. Снежно-белые гладкие стены мерцали цветами неба,
золотистым и голубым, и казалось, это сияние, отделяясь от
стенок, плавает облачком в воздухе.
-- Сначала солнце и жажда, а потом муравьи! -- важно
объяснил одуванчик; усилившись эхом снизу, слова его
прозвучали, как жуткая деловитая эпитафия.
Так вот он, труп черно-рыжей собаки... бедный Антоний...
бр-р... какая скверная смерть.
Оттуда тянуло прохладным болотным запахом. Неужто таков
запах смерти... запах белого мрамора.
Тишина в шурфе казалась какой-то особой, звенящей. Я
почувствовал неприятный озноб, как от недружелюбного взгляда, и
стал невольно осматриваться. Одуванчик же, словно нетерпеливый
ребенок, тянул меня за рукав к мотоциклу.
-- Как его сюда заманили?
-- А вот это спросите у НИХ! -- его голос был полон
самодовольства.
Дорога назад, каких-то несколько километров, была
бесконечной. Гадкий озноб в спине не проходил, и никак не
удавалось отделаться от этого тонкого болотного запаха, мы
везли его с собой в мотоцикле, он исходил не то от брюк
Одуванчика, не то от его мерзкого ящика, который ерзал по дну
коляски и больно давил мне ногу.
Одуванчик направился к пустоши далеким кружным путем, имея
в виду не попасться Крестовскому на глаза, если тот возвратился
в город -- оттого на кошачью пустошь мы вкатили уже при луне.
Я с наслаждением закурил сигарету, а Одуванчик копался с
ящиком, извлекая его из коляски, и отдавал мне последние
распоряжения:
-- От мотоцикла не отходите! Ни в коем случае! Что бы ни
показалось вам, что бы вы не увидели! Главное, чтобы он не
заглох! Если пойдут перебои, прибавляйте немного газ, он это
любит!
Он удалился к сфинксу, еле видному в свете еще низкой
луны, таща с собой ящик, перевязанный крест-накрест веревкой.
Прислонившись к сидению, я терпеливо ждал. Но вот сигарета
кончилась -- значит, прошло минут десять -- а Одуванчика нет.
Мне почудилось, там, у сфинкса происходит возня. Слышно
ничего не было -- мешал мотоцикл, мешали цикады, но мне упорно
мерещилось, что там что-то творится.
Мотор тарахтел исправно, и я рискнул пойти на разведку.
Приближаясь, сфинкс вырастал в размерах, и рядом с ним
мельтешили серые тени, теперь стало ясно, там шла борьба,
молчаливая и отчаянная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59