к главному корпусу, где
размещаются библиотека и кинозал, примыкают склады, напичканные всякой
всячиной, оснащенные холодильными установками и кондиционерами.
Энергоснабжение автономное, в полумиле от оазиса блещут зеркала солнечных
батарей. И сто шестнадцать пальмовых стволов над головой... Кто бы
отказался провести в шикарном пансионате денек, неделю, месяц? А два? А
год? А жизнь без остатка?.. Начальник караула зажмурился, он вдруг
представил себя в дьявольском транспорте, и поспешил к успокоительному
обстоятельству: все-таки в салоне сидели безмолвные, а это не одно и то
же, что, к примеру, он сам, или вот майор, мнущий зубами сигаретный
фильтр, словно жвачку. У них в подразделении не значилось безмолвных (а
если?..), слишком дорого стоят они, бездомные антеи, чтобы торчать
где-нибудь при шлагбаумах. Слишком дорого, но это... с чем это можно
сравнить? Надо молиться, молиться, - тужился в ознобе начальник караула, -
пусть эта команда навсегда останется в пустыне! - и не верилось, пречистая
дева! - что они под приказом способны выдержать там хоть какой-то
значительный срок. В тени ста шестнадцати пальм благоустроенного курорта,
официально, - в секретной документации, - именуемого хранилищем...
Хранилище 1-3Б... Вряд ли начальнику караула полагалось знать все это,
солдатам - тем более. Но армейский уклад, как и всякий другой, имеет свои
неотторжимые слабинки, с одинаковой ненасытностью армия потребляет табак,
тушенку и страшненькие подсекретные слухи. А если слухи подкрепляются
личным участием в подготовке хранилищ? А если толстогубый Фостофф уже не
однажды будоражил сенаторов обещаниями объявить в ближайшем будущем Эру
Всеподчинения Безусловного, причем - без дополнительных финансовых затрат?
- Да перестаньте вы трястись! - злобно потребовал старший офицер и
лишь сейчас подумал о солдатах в оцеплении; они все еще держали автоматы
наизготовку, они ожидали приказа и переваривали под касками черт знает
какой компот, хотя, при желании, можно и догадаться, из чего это варево
набрано. - Уводите людей в казарму, - распорядился старший офицер. - И
будьте начеку, не хватало еще, чтобы ваши люди разбежались.
Наши люди, майор, наши, - подумал начальник караула и неожиданно для
себя, уже повернувшись, объявил:
- Я и сам бы дернул отсюда куда подальше...
Не менее странным был и ответ старшего. Он сказал:
- К утру они будут на месте. Часа через два, два с половиной...
Начальник караула так и не понял, какое это имеет значение.
Только на следующий день, проспав почти до обеда, мы обнаружили себя
хозяевами прелестного, вполне завершенного мира. Точило Мус в порыве
ликования трижды обошел наше хозяйство на руках, плюхнулся в бассейн и с
открытыми глазами пролежал на дне его добрую четверть часа. Нэг Задира
после пробежки и душевой посетовал на то, что красный автобус не стал
дожидаться нашей побудки. Нэгу хотелось поблагодарить сопровождающего.
- Никогда не забуду этого парня, - поклялся Нэг. - Жаль, что нам не
показали остальных из его компании. Они тут хорошо постарались. По-моему,
они люди с пониманием, как ты считаешь, Липи?
- Они многое сделали для нас, Нэг, и это обязывает. Нам тоже надо
постараться вовсю...
А пальмы перед окнами были чудо-пальмы, и чудо-пустыня виднелась за
ними, - земля, которую видишь всегда. И нет над тобой надзирателей, а все
остальное - есть, и нет глухого забора и вечно закрытых ворот, а всего
остального - навалом. И мы были уверены в том, что нам удастся оправдать
надежды наших незримых покровителей... Когда безмолвный начинает
чувствовать свою реализацию? Даже в неторопливом, не требующем специальных
усилий режиме? День безмолвного расписан по часам и минутам, но расписание
точно угадывает собственную волю безмолвного. И когда он, нарочно путая
себя, забредает в пустыню с ружьем - поохотиться на быстроногих варанов, и
когда, отдохнув после обеда, продолжает читать монографии о больших
городах и просматривает сериалы кинохроник. Нещадный солнечный колодец,
изо дня в день открывающийся в десяти шагах от спальни, кажется
безмолвному милей городской сутолоки, что ему еще предстоит испытать, -
испытать не без важного умысла. Пустыня видится ему более человечной, чем
то, что сам человек нагородил вокруг себя в запустынном мире; но ощущает
безмолвный и нарастающий, не проясненный до поры позыв туда, в среду
призрачных, но от этого не менее жестоких джунглей общения, -
многомиллионного, многообразного, многовекового. И еще примечает
безмолвный какие-то новые сгустки в границах собственного "я". Приливы
незнакомого наполнения - словно тебя начиняют инородным веществом, и оно
бойко и безболезненно к тебе приживляется, оттесняя в закоулки тела и
разума прочие, не столь важные залежи... Это тень больших городов
просачивается в безмолвного, награждая его смутной, отвратительной
привязанностью. Это как бессонница похмельного наркомана, когда он
разглядывает опорожненную упаковку зелья, - что будет дальше? Но это и
есть начало реализации, твоей реализации, безмолвный! А дальше? Это она,
она! - вот почему в тебе нет и быть не может какого-либо протеста,
подозрений, неприязни к такому постепенному и точному преображению. Лишь
иногда, не ради жалобы, а соблюдая заданность инструкций, безмолвный
говорит товарищу (он сказал мне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15