В дверь с улицы просунулся озябший лихач. Формою кафтана он напоминал ка
кой-то крендель с вывески, а валивший от него клубами пар еще усиливал это
сходство.
Ч Скоро ли они там, мамзель, Ч спросил он даму у зеркала.
Ч С вашим братом свяжешься, только лошадь студить.
Случай в двадцать четвертом был мелочью в обычном каждодневном озлобле
нии прислуги. Каждую минуту дребезжали звонки и вылетали номерки в длинн
ом стеклянном ящике на стене, указуя, где и под каким номером сходят с ума
и, сами не зная, чего хотят, не дают покоя коридорным.
Теперь эту старую дуру Гишарову отпаивали в двадцать четвертом, давали е
й рвотного и полоскали кишки и желудок.
Горничная Глаша сбилась с ног, подтирая там пол и вынося грязные и внося ч
истые ведра. Но нынешняя буря в официантской началась задолго до этой су
матохи, когда еще ничего не было в помине и не посылали Терешку на извозчи
ке за доктором и за этою несчастною пиликалкой, когда не приезжал еще Ком
аровский и в коридоре перед дверью не толклось столько лишнего народу, з
атрудняя движение.
Сегодняшний сыр-бор загорелся в людской оттого, что днем кто-то неловко п
овернулся в узком проходе из буфетной и нечаянно толкнул официанта Сысо
я в тот самый момент, когда он, изогнувшись, брал разбег из двери в коридор
с полным подносом на правой, поднятой кверху руке. Сысой грохнул поднос, п
ролил суп и разбил посуду, три глубоких тарелки и одну мелкую.
Сысой утверждал, что это судомойка, с нее и спрос, с нее и вычет. Теперь была
ночь, одиннадцатый час, половине скоро расходиться с работы, а у них до сих
пор еще шла по этому поводу перепалка.
Ч Руки-ноги дрожат, только и забот день и ночь обнявшись с косушкой, как с
женой, нос себе налакал инда как селезень, а потом зачем толкали его, побил
и ему посуду, пролили уху! Да кто тебя толкал, косой чорт, нечистая сила? Кто
толкал тебя, грыжа астраханская, бесстыжие глаза?
Ч Я вам сказывал, Матрена Степановна, Ч придерживайтесь выраженьев.
Ч Добро бы что-нибудь стоящее, ради чего шум и посуду бить, а то какая неви
даль, мадам Продам, недотрога бульварная, от хороших делов мышьяку хвати
ла, отставная невинность. В Черногорских номерах пожили, не видали шилох
восток и кобелей.
Миша и Юра похаживали по коридору перед дверью номера. Все ведь вышло не т
ак, как предполагал Александр Александрович. Он представлял себе Ч виол
ончелист, трагедия, что-нибудь достойное и чистоплотное. А это чорт знает
что. Грязь, скандальное что-то и абсолютно не для детей.
Мальчики топтались в коридоре.
Ч Вы войдите к тетеньке, молодые господа, Ч во второй раз неторопливым
тихим голосом убеждал подошедший к мальчикам коридорный. Ч Вы войдите,
не сумлевайтесь. Они ничего, будьте покойны. Они теперь в полной цельност
и. А тут нельзя стоять.
Тут нынче было несчастье, кокнули дорогую посуду. Видите Ч услужаем, бег
аем, теснота. Вы войдите.
Мальчики послушались.
В номере горящую керосиновую лампу вынули из резервуара, в котором она в
исела над обеденным столом, и перенесли за дощатую перегородку, вонявшую
клопами, на другую половину номера.
Там был спальный закоулок, отделенный от передней и посторонних взоров п
ыльной откидной портьерой. Теперь в переполохе её забывали опускать. Ее
пола была закинута за верхний край перегородки. Лампа стояла в алькове н
а скамье.
Этот угол был резко озарен снизу словно светом театральной рампы.
Травились йодом, а не мышьяком, как ошибочно язвила судомойка.
В номере стоял терпкий, вяжущий запах молодого грецкого ореха в неотверд
елой зеленой кожуре, чернеющей от прикосновения.
За перегородкой девушка подтирала пол и, громко плача и свесив над тазом
голову с прядями слипшихся волос, лежала на кровати мокрая от воды, слез и
пота полуголая женщина.
Мальчики тотчас же отвели глаза в сторону, так стыдно и непорядочно было
смотреть туда. Но Юру успело поразить, как в некоторых неудобных, вздыбле
нных позах, под влиянием напряжения и усилий, женщина перестает быть тем,
чем её изображает скульптура, и становится похожа на обнаженного борца с
шарообразными мускулами в коротких штанах для состязания.
Наконец-то за перегородкой догадались опустить занавеску.
Ч Фадей Казимирович, милый, где ваша рука? Дайте мне вашу руку, Ч давясь о
т слез и тошноты, говорила женщина. Ч Ах, я перенесла такой ужас! У меня был
и такие подозрения! Фадей Казимирович… Мне вообразилось… Но по счастью о
казалось, что все это глупости, мое расстроенное воображение. Фадей Кази
мирович, подумайте, какое облегчение! И в результате… И вот… И вот я жива.
Ч Успокойтесь, Амалия Карловна, умоляю вас, успокойтесь.
Как это все неудобно получилось, честное слово, неудобно.
Ч Сейчас поедем домой, Ч буркнул Александр Александрович, обращаясь к
детям.
Пропадая от неловкости, они стояли в темной прихожей, на пороге неотгоро
женной части номера и, так как им некуда было девать глаза, смотрели в его
глубину, откуда унесена была лампа. Там стены были увешаны фотографиями,
стояла этажерка с нотами, письменный стол был завален бумагами и альбома
ми, а по ту сторону обеденного стола, покрытого вязаной скатертью, спала с
идя девушка в кресле, обвив руками его спинку и прижавшись к ней щекой. Нав
ерное, она смертельно устала, если шум и движение кругом не мешали ей спат
ь.
Их приезд был бессмыслицей, их дальнейшее присутствие здесь Ч неприлич
ием.
Ч Сейчас поедем, Ч еще раз повторил Александр Александрович. Ч Вот то
лько Фадей Казимирович выйдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30