Вот он поднимает голову, вот гигантская крылатая тень перечеркивает небо над полем брани…
И звезды тускнеют в испуге.


КНИГА ПЕРВАЯ
ИНДРА-ГРОМОВЕРЖЕЦ ПО ПРОЗВИЩУ ВЛАДЫКА ТРИДЦАТИ ТРЕХ

Бали сказал:
– В стычках премудрые боги мною были разбиты,
Я швырял многократно горы с лесами и водопадами,
Вершины, скалы я разбивал о твою голову в схватке!
Но что же могу поделать? Трудно осилить время.
Разве тебя, с твоим перуном, мне кулаком убить не под силу?
Но теперь не время отваге, время терпенью настало!
    Махабхарата, Книга о Спасении, шлоки 370-374


Зимний месяц Магха, 28-й день
БЕСПУТСТВО НАРОДА

В течение длительного времени, вставая неизменно по утрам, мы создавали это превосходное сказание с целью сделать благодеяние миру…


ГЛАВА I
РАЙСКИЕ ДЕМОНЫ


1

Крылатая тень наискось перечеркнула небо над Полем Куру, на миг размазалась туманной свастикой и устремилась ввысь, почти сразу исчезнув из виду.
Воздушные пути сиддхов покорней запуганного пса стелились навстречу Гаруде-Проглоту, Лучшему из пернатых, виляя белопенными хвостами; и летучие колесницы полубогов расторопно спешили убраться с дороги, не дожидаясь, пока их сметет яростный ураган. А потом возничие еще долго смотрели через плечо вослед орлу-исполину и изумленно хмыкали: Гаруда сегодня летел гораздо медленней обычного. Да и наездник его меньше всего походил на Вишну-Опекуна, коему полагалось восседать на Проглоте.
Меня абсолютно не занимали косые взгляды и дурацкое хмыканье с обочины.
Пусть их.
Дрема текла по векам расплавленным свинцом. Тело само собой зарывалось все глубже в теплый пух, сон-нянька обкладывал меня подушками, взбитыми ласковой рукой, и легконогие видения хороводом бродили вокруг расслабленного Громовержца, словно апсары в ожидании выбора.
Ушедший в небытие день, со всеми его заботами и злоключениями, казался марой, туманной дымкой над озером, жить которой – до рассветного ветерка.
Чужак во мне ворочался, отказываясь соглашаться с радужными надеждами, но и он не мог сейчас меня всерьез потревожить.
Я чувствовал себя легко и спокойно, как зародыш в яйце, в Золотом Яйце на заре творения мира, и мне не нужно было видеть, чтобы знать и чувствовать. Вон она, сверкает под звездами, обвитая спиралью нашего полета, – славная гора Меру, незыблемая ось Трехмирья, похожая на цветок лотоса или скорее на сложной формы вертел, которым проткнули насквозь три куска оленины и поместили в печь… Хороша печурка! Внешняя оболочка окружена водой, чья толща десятикратно превосходит диаметр Второго Мира, вода, в свою очередь, окружена огнем, огонь – воздухом, воздух – разумом, разум – источником всего сущего, а источник всего сущего – Высшим принципом.
Запомнили?
А теперь повторите без запинки.
Как там говаривал Словоблуд, когда излагал Индре-недорослю всю эту дребедень? А-а, вспомнил… «Умножить, мальчик мой, можно все на все! Вечность на вечность? Сколько угодно! Получится вечность вечностей! Свихнуться можно от счастья…»
И я искренне полагал тогда, что Словоблуд действительно умножил все на все, после чего свихнулся.
От счастья.
Странное, полузабытое, наивно-детское ощущение всплыло в глубине души. Словно я вновь стал ребенком, которого еще никто и никогда не величал Громовержцем и уж тем паче Владыкой; я маленький, я усталый, и мама Адити-Безграничность сидит у изголовья, тихо мурлыча колыбельную без слов и смысла, насквозь пронизанную материнским теплом… теплом, в котором нет ни капли от Жара-тапаса аскезы или от безудержного полыхания перуна…
Или от огненной пасти, явившейся в Безначалье трем Миродержцам из восьми; пасти, видение которой превращало Витязя-Арджуну, моего сына, в дрожащего ублюдка.
Мама, спой мне колыбельную.
Мама, я устал быть Индрой.
Мама…

– Мама моя родная! Совсем забыл!
Клекот Гаруды вышвырнул меня из уютной дремы, и я завертел головой, спросонья ища… врага? хор гандхарвов? Брихаса с утренним докладом?
Тьфу ты пропасть!
– Что случилось, друг мой? Твои драгоценные перья намокли от ночной сырости? Твой желудок, да не опустеет он вовеки, настоятельно потребовал насыщения? В чем дело?!
Никаких других причин, способных серьезно взволновать Лучшего из пернатых, я придумать не мог.
Гаруда повернул ко мне голову, дыбом встопорщив шейные перья, и сверкнул черной бусиной глаза. В глазе отражался я, и отражение мне не понравилось. Беспокойное какое-то отражение, встрепанное… или это просто глаз птички слезится от ветра?
– Увы, друг мой Индра, есть в Трехмирье вещи и поважнее моего пустого желудка! Гораздо важнее!
Я чуть не свалился вниз. Огненные пасти в Безначалье или потеря силы Громовержцем – что они в сравнении с подобным заявлением! Дхик[3. Дхик – «Тьфу!» (санскр.).]! Хвост от дохлого осла! А я-то думал, что после вчерашней свистопляски разучился удивляться…
– Смею ли я надеяться, о крылатый друг мой, – от волнения я и сам не заметил, как заговорил в Словоблудовой манере, – что мне доведется услыхать рассказ о твоих заботах?
И уже после первых слов птицебога, чей клекот с легкостью перекрывал свист ветра в ушах, стало ясно: «сегодня» грозит быть достойным преемником «вчера».


2

…Это началось лет семьдесят-восемьдесят тому назад – точнее Гаруда не помнил.
Забредя под вечер на южную окраину Вайкунтхи, личного имения Вишну-Опекуна, где Гаруда чувствовал себя полноправным хозяином, Лучший из пернатых был остановлен хриплым рыком:
– Стой, жевать буду!
Восприняв выкрик как личное оскорбление – жевать без Гаруды?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21