Впрочем, вру - не все равно. И пригласил я вас не случайно. Старость -
паскудная вещь, молодой человек, особенно если по паспорту я ненамного
старше вас. Но за все надо платить. Поразившее вас хокку стоило мне пяти
лет жизни. Хайям - почти год. Видите угловой томик Ли Бо - лет шесть. Так
что уже почти пора. Почти.
Если вы хорошо пороетесь на полках, вы отыщете стихи, не вошедшие ни
в один сборник, не значащиеся ни в одном каталоге. Их писали в мгновения,
в подаренные секунды, куда я втискивал свои годы, сжимая их до пяти минут.
Что поделаешь, на большее сил не хватало... Но мне казалось, что игра
стоит свеч, что искусство требует жертв - а оказалось, что жертв требуют
все. Одни жертвы ничего не требуют.
Я видел, как вы берете книги в руки. Вы мне подходите, дорогой мой,
это наивно, глупо, но я скоро умру, и пора задуматься о наследнике.
Наследнике всего, что у меня есть, и креста моего в том числе. Не спешите
ответить. Идите домой, подумайте, спишите все на маразм старого идиота,
выпейте водки и забудьте. Но если списать не удастся - тогда приходите. Я
буду ждать. Всего хорошего, молодой человек. Поверьте, мне непривычно так
обращаться к почти сверстнику, но иначе это выглядело бы нелепо... Идите.

Всю неделю я бродил кругами возле его квартала, проклиная свою
впечатлительность и мягкотелость. Любая попытка сосредоточиться на словах
Ильи Аркадьевича вызывала тошноту и головокружение. Я взрослый человек,
без пяти минут кандидат, без пяти... Без пяти минут. Взаймы.
На восьмой день я зашел в знакомый двор.
Два красномордых детины в ватниках курили подле обшарпанного голубого
автобуса. Морщинистые старушки любопытно разглядывали черные с золотом
ленты на немногочисленных венках, их глазки неприлично сияли.
Родственники, соседи, да минует нас чаша сия, пьем без тоста, чужие
люди... Я кинулся по лестнице. Меня пропускали, сторонились, сзади
слышалось: "Который?.. этот самый... Родня? Нет... да пусть подавится,
кому эта макулатура надобна..."
В старом кабинете с занавешенным зеркалом никого не было. На столе
стояла чашка недопитого чая, рядом лежало... Рядом лежало завещание,
придавленное тяжелым пресс-папье. Библиотека завещалась мне. В здравом уме
и трезвой памяти. Или наоборот. Мне. И желтый листок с пятью небрежными
иероглифами и коряво записанным переводом.
Кто строил храм, тот умер.
Ветер столетий пронзает душу.
Падаю в мох вместе со снегом.

1 2