- а саму репетицию,
весь ее первый проклятый акт я и не помнил-то как следует... Это
уже после в курилке помреж рассказывал, как в середине акта я
полчаса по сцене за Тибальдом гонялся, а Ромео мне все руку
выкручивал, пока я ему эфесом по морде не въехал и не заорал:
"Чума на оба ваших дома!.."
Бедный Ян - это который Тибальд, по вечернему распределению
- он же твердо знал, что Тибальду положено непременно
заколоть подлеца Меркуцио с санкции всемирно известного классика
Вильяма, под вступающие фанфары и изменение мизансцены с
фронтальной на диагональную... Я так и вижу - идет Тибальд,
рапирой в краске машет, а я сползаю у левого портала и
посмертный монолог выдаю. Вот, значит, и выдал! Это Ян классика
читал, и я читал, и режиссер сто раз читал - а Меркуцио мой
не читал, и никак не собирался помирать от дешевого бретера.
Хочешь заколоть - учись оружие за нужный конец брать, а не
умеешь - иди кормилицу Джульеттину играй... Так что бегал
Тибальд под мой импровизированный пятистопный ямб, а режиссер
Брукнер только лысину в зале платком промокал - а после
подполз, сволочь очкастая, и тихо так: "Слышь, Алик, я тебя
во второй состав пока переброшу, ты отдохни, выспись, а там
будем посмотреть..."
Я вспомнил легенду о мальчике из театра Кабуки, вошедшем в образ
и голыми руками угробившем на сцене пятерых собратьев по ремеслу
- игравших всяких там древнеяпонских негодяев. Куда его
потом перевели? Ах да, в куродо... Куродо - это служитель
сцены такой, свечи зажигает, грим поправляет, сам весь в черном
балахоне - и зритель его в упор не замечает. Правильно,
пойду в куродо, там мне и место. Уж на что стихами никогда не
баловался, да и то так достали вчера...
Я вынул из кармана смятый тетрадный лист и разгладил его на
колене. Потом пробежал глазами написанное.
"От пьесы огрызочка куцего
Достаточно нам для печали,
Когда убивают Меркуцио -
То все еще только в начале.
Неведомы замыслы гения,
Ни взгляды, ни мысли, ни вкус его -
Как долго еще до трагедии,
Когда убивают Меркуцио.
Нам много на головы свалится,
Уйдем с потрясенными лицами...
А первая смерть забывается
И тихо стоит за кулисами."
Граненый бокал придавил руку к журнальному столику, на колено
уселась любопытствующая девочка Алиса, подозрительно тяжелая и
невинная; в дверях всплыл очкастый кот Базилио, машущий
упаковкой зеленых пилюль - и я уже был готов тратить свои
золотые в Стране Дураков.
Подраться, что ли, встряхнуться в свалке, и удрать...
- Встряхнуться хотите?
- Хочу.
- И что же вам мешает?..
- А ничего! - легкомысленно заявил я, не оборачиваясь к
назойливому собеседнику.- Сейчас вот "колесо"
хлопну, коньячком запью и с Алиской на диван завалимся. Чем не
Эдем?!
Совсем рядом зависли узкие глаза с вертикальными кошачьими
зрачками, мелькнул рукав грязно-пятнистой хламиды... Ну вот, как
мне - так рано еще, а как обкуренному жрецу-любителю с
несытым взглядом - так в самый раз. Везет мне на параноиков.
Сейчас вот встану и...
- Не встанете. Это ж надо прощаться, тащиться на трамвай,
ждать его опять же... А вам глобального подавай, никак не
меньше. Классику там, весь мир - театр, стихи
непризнанные... Хотите, допишу?
Он склонился над моим коленом и быстро зашелестел шариковой
ручкой. Я наклонил голову. Внизу обнаружилась новая строфа,
дописанная витиеватым почерком с левым наклоном.
"У черного входа на улице
Судачат о жизни и бабах
Убитый Тибальдом Меркуцио
С убитым Ромео Тибальдом."
Почему-то это оказалось последней каплей. Я судорожно вцепился в
пятнистый рукав, как в детстве хватался за теплую мамину ладонь.
- Встряхнуться хотите?
- Хочу.
- Действительно? И не страшно?..
Черт меня дернул за язык сказать "хочу" в третий раз...
Гул затих.
Я вышел на подмостки...
III
"Что знал я в ту пору о боге,
На тихой заре бытия?..
Я вылепил руки и ноги,
И голову вылепил я."
А. Галич
Безмозглый сидел на пологом берегу узкой пенящейся речушки и
пристально следил за купающимися подростками. Юные пастухи
скакали в брызжущей радуге, вскрикивали от жгучих прикосновений
ледяной воды и звонко шлепали себя по глянцевым ляжкам. Именно
ноги их, гладкие юношеские ноги, не успевшие затвердеть синими
узлами вспухающих мышц, и привлекли к себе внимание Безмозглого.
Нет, отнюдь не тайная страсть к существам одного с собой пола
- хотя нравы табунщиков, на дальних перегонах до полгода
обходящихся без женщин, отличались предельной простотой -
мучила его; просто он искал ответ на неотвязный вопрос, уже
пятый день неотлучно таскавшийся за ним. Дело в том, что ноги
зрелых мужчин племени - практически всех мужчин! - были
покрыты рубцами самых разных форм и размеров; и полная
несхожесть шрамов не позволяла списать их на ритуальную
татуировку. Здесь было нечто иное, нечто...
Сидящий на берегу человек настолько погрузился в тайные
думы, что даже не обратил внимания на хруст травы за спиной, и
лишь крепкий дружеский шлепок по загривку выдернул его из липкой
трясины размышлений.
- Мальчика себе высматриваешь, Безмозглый?! - раскатисто
захохотал подошедший Кан-ипа, плюхаясь рядом на размокшую глину.
- Хочешь, овцу подарю?! Хорошая овца, жирная, смирная,-
и браслетов не клянчит, не то, что эти... Ты для нее самый
лучший баран будешь! И не овдовеет никогда - из тебя шурпа
постная выйдет. А то давай в набег рванем?! Жену тебе красть
надо? Вот и утащим - может, и мне чего обломится... Ну, так
как? Коней седлать - или за овцой идти?!.
Безмозглый глядел на веселого табунщика, сосредоточенно морща
лоб.
1 2 3 4 5 6 7