Но все это было тут немного раньше. Не спеша, наступая на ломкие льдины и на белый хвост зимы, который торопливо поджимали и несли на север вьюги, шла тогда по дорогам и стежкам,— а чаще всего напрямик, не разбирая тех дорог и стежек,— с юга на север зелено продвигалась по республике весна. Она весело обходила лужи, забиралась туда, куда даже птицы не осмеливаются залетать летним солнечным полднем, и там, в темноватых кустарниках, будила зеленый сон травы и подлеска, а то вдруг так набрасывалась на какое-нибудь дерево, что оно потом удивленно и долго шумело.
Пройдут сутки — и шестьдесят пять километров поля, леса, луга и всего того, что попадется под ноги весне, начинают как-то ровно и легко дышать. Еще сутки — и тут уже лопаются набухшие почки и по-своему радостно и желто, будто птенцы, над холодной водой, которая пахнет еще по-зимнему, начинают тенькать пушистые котики вербы.
С такой скоростью шло таяние снега, журчание ручьев, разлив рек, набухание почек и щемяще зеленое удивление. Вот так и шла она, весна,— от куста к кусту, от пригорка к пригорку, от дерева к дереву, от реки к реке, от области к области. На нашу Витебщину, понятно, она, как всегда, пришла в самую последнюю очередь...
Теперь же над «Большевиком» стояла теплая, настоящая весна. И тот сад возле конторы колхоза, который зимой звенел заледеневшими ветками и, словно от оводов, отмахивался от холодных снежинок, сегодня радостно тешился белым цветом, который просто кипел над каждой яблоней. Неповторимый запах цветения, настоянный на густом пчелином звоне, хмельно кружил голову — дышишь им и никак не можешь надышаться.
Не знаю, так это или нет, но мне думается, что каждый, кто хоть один раз увидел, порадовался и пережил как личное счастье то время, когда зацветают сады, уже никогда во всю жизнь не сможет забыть, как это бывает. Не сможет равнодушно не замечать этого — такое, говорят, не удается даже самым черствым людям. Не сможет не скучать без всего этого, если вдруг по своей или не по своей воле будет оторван от весны и от возможности хоть раз вдохнуть запах весенних садов, разнесенный по всей околице суетливыми в это время пчелами.
Яблони радовались весне. Пчелы радовались щедрому цвету — они взволнованно делали свою извечную работу... Мы с тобою, Геннадий, едем в Анибалево. Там как раз сегодня собираются выгонять в поле коров, и потому в бригаде назревает разговор о пастухах. Так оно, видимо, было всегда. Как только звонко, будто льдинки, ломалась зима и сгоняло снег, на свой первый весенний разговор всегда собиралась вся деревня. Мужчины обычно задумчиво садились на чьи-нибудь обсохшие, теплые уже бревна, которые этим летом станут кому-то хатой, женщины — те чаще всего стояли: наверно, чтоб удобнее было спорить и возражать. Обсуждение пастухов всегда было неторопливое: мол, просится и тот, и тот, и этот... Обсуждали их всегда придирчиво и внимательно: крестья-
нин знал, что от того, кому отдаст он сегодня в руки кнут, зависит, как будет накормлена и напоена вся его большая босоногая семья, которая, словно пчелы в улье, гудит вот сейчас в хате, за окнами, прильнув носами к стеклам.
Едем на новой машине Василия Новикова — в кабине все втроем, ибо Куляй, шофер твой, меняет в «Москвиче» колеса.
Солнечное утро. Мне почему-то всегда казалось, что утро и весна — будто какая-то очень близкая родня: одно начинает светлый день, другая — зеленый год. И от того, как они начаты, зависит, какой будет синий вечер и какая желтая осень. Запахи весны всегда пьянят каждого — в них собраны запахи талой земли, молодой травы, щедрого цвета и ласкового до непривычности, плодного солнца, от которого, кажется, ширится небо. Эти запахи ломятся даже в кабину, перебивая запахи бензина и масла, какими всегда пахнут машины.
— Слушай, Геннадий,— начинаю я разговор,— понимаешь, я все время слежу по сводкам за «Большевиком». И вот меня удивляло, что ты долго не сеял лен. Все уже, гляжу, отсеиваются, а у тебя все — ноль да ноль. А потом, через какой-то день-два, вижу — уже все посеяно.
— Понимаешь, тогда как раз холода пошли, слякоть какая-то. Ну мы и решили подождать тепла. А что, если вдруг морозик ударит? Лен ведь на третий день всходит. Тогда он и сядет маком, закореет. Подождали. Почва ж у нас вся подготовлена была. А как потеплело, за день и отсеялись.
Такое терпение и ожидание, по-моему, требует крепких нервов председателя. Это, мне кажется, своеобразный азарт, вернее, игра втемную с природой. И игра не на равных, так как ты не знаешь, что будет завтра, через неделю, не знаешь, чем эта игра закончится: или ты, выжидая, выиграешь и посеешь в теплую почву, либо проиграешь — дотянешь до того, что и сеять будет поздно. У тебя же все кончилось хорошо. И сегодня «Большевик», победив в соревновании, получил переходящее Красное знамя за успехи в весеннем севе. Все шло как надо. Сев начали вовремя — не раньше и не позже сроков. Как раз тогда, когда поспела земля. Понимаешь, Геннадий, я никак не могу додуматься: зачем начинать сев раньше сроков? А помнишь, как еще недавно кто только не хвастался: в этом году начали сеять на две недели раньше, чем в прошлом, в прошлом году — на две недели раньше, чем
в позапрошлом. И понимаешь, порой так заговаривались, что когда брали карандаш и на свежую голову складывали все эти недели «опережения», так получалось, что сеем мы уже где-то в снежном январе.
А еще по сводкам я заметил, что «Большевик» немного отставал и по вывозке удобрений. Но об этом я не спрашиваю, так как знаю, что своих торфяников в колхозе нет, а потому приходится далеко ездить, выпрашивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51