Думаю, Ивон, что несчастье свалится, как снег на голову.
— Где ты видишь опасность?
— Сам не знаю. Во всяком случае, побег Лебика не предсказывает ничего хорошего. Плохо, друг, плохо... и для дела, и для нас лично.
— Для нас... в чем?
— Разве ты забыл угрозу Точильщика, брошенную на прощанье?
— Злоба мошенника, попавшего в западню!
— Я чую в воздухе что-то недоброе, оно предвещает грозу... для тебя...
— Что ты хочешь сказать?
— Точильщик, преследуемый мыслью, что у него отняли Пуссету, захочет нам отплатить тем же...
Кожоль умолк, увидев, что шевалье вдруг побледнел.
— Понимаю, — выговорил Бералек.
— Милый друг, есть ведь опасности, с которыми ты еще не встречался.
— Неужели ты думаешь, что негодяй отомстит подобным способом?
— Я думаю, что он думает скорее об этом, чем о том, чтобы стать честным человеком.
— Скоро мадам Сюрко будет моей женой, и я сумею защитить ее!
Кожоль вытаращил глаза.
— Как, ты хочешь жениться на ней? — вскричал он. — Что ж, ты прав! Женись, Ивон, тебе недолго придется раскаиваться!
— Да ты не представляешь, какая она... Если она сумела растрогать самого Лебика...
— Ладно, ладно! Решено! Это перл парфюмерной лавочки! Образец женщины! Феномен вдов... Ты видишь, как я отношусь к любезной дамочке Сюрко, которую еще не видел...
— Пойдем вечером вместе, и ты увидишь ее!
— А что, по-твоему, мне делать среди вас? Нет, я предпочитаю провести вечер в разговоре с Розалией о Венсенской крепости!
Ивон не мог удержаться от смеха.
— Ты отказываешься идти?
— Я увижу твоего ангела, когда она будет называться мадам Бералек. Впрочем, недолго...
— Вот уже дважды ты намекаешь, что наш союз долго не продлится...
— Ты совсем забыл другую женщину, о которой надо бы вспомнить перед женитьбой.
— Елену? Как ты можешь напоминать мне об этом презренном создании!
— В данном случае, речь идет не о Елене.
— О ком же?
— Ее звали по-иному — Триго.
— Бретонская колдунья?
— Ты помнишь: «Вы не доживете до тридцати пяти лет, до этого возраста вы умрете на эшафоте». А тебе скоро стукнет тридцать, шевалье! Ивон вздрогнул.
— Мне остается еще пять лет... пять верных лет блаженства и любви. Кто не согласится отдать свою жизнь за подобную уверенность?
— Так ты ее очень любишь?
— Больше своей жизни!
— Больше жизни — это хорошее слово, — продолжал граф, — потому что, если помнишь, Триго прибавила: «Для вас возможно спасение, но вы погибнете, если на пути к спасению будете отвергать необъятное блаженство, которое вам представится». Это блаженство, сдается мне, явится в образе мадам Сюрко. Не отвергай же, любезный!
— Я не расположен отвергать, мой славный Пьер, — весело сказал Бералек.
— Ступай же, упрямец!
— Но тебе ворожея нагадала не лучше.
— Что я отрежу себе голову другого? Провались я, если разгадаю эту шараду!
Бералек расхохотался.
— В последний раз: ты отказываешься идти со мной к мадам Сюрко?
Ивон направился к двери.
— Да, кстати, — сказал Кожоль, — когда же свадьба?
— Как только аббат получит свои миллионы. Назначим для этого девятнадцатое брюмера.
...После этого разговора прошел месяц. Бералек проводил все свое время у вдовы. Кожоль изучал со снисходительной Розалией Венсенскую крепость во всех подробностях.
Однажды утром Париж стряхнул свое тяжелое оцепенение. Народ сновал по улицам в лихорадочном и радостном возбуждении.
— Что это значит? — спрашивали себя удивленные друзья.
Крик, раздавшийся из толпы, послужил им ответом.
— Да здравствует генерал Бонапарт!
Бонапарт прибыл в Париж ночью девятнадцатого октября.
— Наши дела запутываются, — нахмурился Кожоль. — Только бы Точильщик выдал сокровище аббату... Еще столько дней ждать до восемнадцатого брюмера!..
И он прибавил с сожалением:
— Черт побери! Лебик был прав: синица в руках лучше, чем журавль в небе!
ГЛАВА 29
В течение восьми дней, прошедших после возвращения Бонапарта из Египта, улицы Парижа сплошь были запружены народом. Ночью он озарялся иллюминацией и бенгальскими огнями.
Бонапарт в сопровождении главного штаба объезжал улицы Парижа, чтобы, поддержать всеобщий энтузиазм.Тысячи рук тянулись к генералу. Все хотели пожать его руку! Только на другой день приходилось сильно почесываться...
Злые, языки утверждают, что молодой герой в три недели наделил чесоткой пятую часть парижского народонаселения.Монтескье с унылым видом и бурей в душе протискивался сквозь толпы народа. Он зашел в кафе «Матушка Камюза». Войдя в это заведение, аббат почувствовал легкое прикосновение чьей-то руки к своему плечу, и чей-то голос тихо спросил его на ухо:
— Ну, что, аббат? Как вы думаете, стоит ли пяти миллионов министр полиции?
Аббат взглянул Фуше в лицо.
— Да, — отвечал он, — этот человек... вы думаете, он сможет собрать все мои карты?
— Думаю, да!
— Арестовав Бонапарта? — живо спросил Монтескье.
— О, нет! Нельзя нападать на героя. Но если нельзя напасть на пастуха, можно разогнать его собак.
— Когда? — спросил аббат.
— Это зависит от вас.
Подавив отвращение, внушенное продажностью бывшего члена Конвента, аббат отвечал:
— В тот день, когда я обращусь к этому человеку, я буду к его услугам для уплаты суммы, которая требуется.
— Хорошо, — отвечал Фуше.
Через восемь дней после свидания аббата с Фуше Париж проснулся в лихорадке.Наступило восемнадцатое брюмера.Не будем пересказывать события этих двух дней государственного переворота, которые всем известны. С самого раннего утра аббат прибыл в дом Сюрко, чтобы ожидать там Точильщика. Бледный, спокойный, он видел, как улетали один за другим часы, унося с собой шансы на успех той партии, которую он давно уже привык считать выигранной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81