Она знала его авантюристические склонности и страсть расцвечивать самые простые жизненные факты. На завтрашний вечер на письменном столе лежали билеты в театр, пьесу Катя знала и разделяла мнение о ней Короля. Без лишних слов договорились они о домашних делах: белье надо разобрать, чемодан для его поездки уложить, друзья хотели приехать к ним на выходные — в Зандберг или сюда, но он, видимо, уже уедет.
— Присядь, выкури сигарету,— усадил Король Катю,— возможно, мне придется дня через три уехать на Восток.
Король, закурив, сел к письменному столу, а когда раздался телефонный звонок, снял с аппарата трубку и положил на стол. Так уж было у них заведено, когда приходила Катя и он бывал дома,— они разрешали себе спокойных четверть часа.
— Присядь же,— повторил он, кивнув ей, и показал на кресло в углу между книжными полками, где она всегда сидела и курила.
— Нет, с этим пороком кончаю! — возразила Катя, достала пачку сигарет из сумки и швырнула в корзину.— Больше не курю!
Она небрежно откинулась на спинку кресла, положила ногу на ногу, предварительно сбросив туфли, и, покачивая носком, смотрела на Короля серьезно и решительно.
— С сегодняшнего утра, а точно — с девяти часов,— добавила она, помолчав секунду,— но ты не принимаешь мои слова всерьез!
Она бросила лишь мимолетный взгляд на конверт, на статью в газете, обведенную красной рамкой, и на извещение о смерти.
— Тебя, видно, что:то так сильно занимает, что ты ни о чем меня не спрашиваешь?
Нет, он не догадывался, чего она от него хотела. Не
был он из камня, не был и памятником на Рыночной площади, гранитно- или мраморно-холодным, нет, никогда не был. В ту пору, когда он едва не угодил на постамент, он, присмирев, мигом смешался с простыми смертными, стал солдатом, ефрейтором, обладателем знака за ранение, пленным. Нет, героем его никак не назовешь. У него были жена и ребенок, когда он вернулся из русских степей, сорока лет от роду, согласно документам, в действительности же — тридцати, с бледным лицом, вспыхивающим от стыда, стоило ему задуматься о себе.
— Молчишь, нет чтобы выспросить меня, помня, что я всезнайка,— сказала Катя и протянула ему свою крошечную позолоченную зажигалку, сувенир, привезенный им когда-то из поездки.— Оставь у себя, мне она в ближайшее время не понадобится.
Она резко качнула головой, давая понять, что теперь не одобряет его подарка, зажигалки, за которую он заплатил слишком много денег в Бомбее. Другой торговец хотел ему навязать за половину этой цены, а в конце концов и за четверть цены гамак из пестросверкающего шелка, повесить можно в доме и во дворе: «Пригодится для жены и ребенка!»
— Отныне мы не курим, а как следует проветриваем,— объявила, улыбаясь, Катя, потому что Король все еще ничего не понимал.— Мне сегодня утром позвонила какая-то женщина, ты меня слушаешь?
Она еще раз назвала утреннее время, упомянула Флемминга, молодого человека — по-видимому, Франкен-берга,— детскую коляску в подъезде редакции, смятение, которое за этим последовало.
— Брось притворяться,— сказала Катя, обняла Короля, поцеловала его.— Женщина эта написала тебе письмо, но от волнения оставила в редакции только пустой конверт. Ты дедушка, у тебя внук, сегодня вечером твоя невестка придет сюда. У нее не было другого выхода. Если Томас, твой сын, ничего об этом знать не желает, так ты йо крайней мере должен это знать.
22
Всего этого не суждено было бы ему пережить, если бы он когда-то давным-давно стал героем. Об этом он тогда не думал, да и о сыне вряд ли, который только
что родился. Его подстегивали только ненависть и презрение. Он точно вслепую колотил вокруг себя кулаками да вставал на дыбы. Хотел спасти человечество или только доказать, что он не ничтожество, которое полжизни гнали в толчки, ругательски ругали и поносили? Его сын, а он давно потерял мальчика из виду, никогда не был ничтожеством, его никогда не гнали в толчки, не ругали ругательски и не поносили. Почему же этот ребенок значил для него не больше, чем все остальное на свете?
Катя ходила по комнате, забрасывала Короля вопросами: разве он не счастлив? А может, боится, что младенец, если побудет у них какое-то время, будет мешать ему работать и спать? Умеет ли он вообще обращаться с детьми? На две недели необходимо найти какое-то решение, столько продлятся курсы, на которые послали мать, ведь отец, сей королевский сын, ничем не интересуется.
— Твой сын, этот Фома неверующий,— сказала Катя, высоко вскинув брови,— не верит даже, что это действительно его сын.
Она побежала, бормоча что-то неразборчивое, в спальню, вытащила оттуда кипу книг и опустила ее у ног Короля.
— Куда их?
Где-то же надо найти место для кроватки, и пестрые обои были бы вполне уместны, пеленальный столик в углу у окна, все должно быть чисто, без пылинки.
— Может, ты испугался последствий?
Нет, Король тихо, молча радовался, готовый ко всему, словно никогда не подчинялся своим привычкам, не принимал половинчатых решений и не лелеял сумасбродной мечты бороться только за великую цель. Неудачные попытки создать семью в Дрездене, жизненные трудности и разлуки, ложные пути, взлеты и поражения в результате дали простые факты, которые он воспринял как нечто долгожданное, он же не статуя, не что-то отжившее, из камня, водруженное на постамент, и тоны сердца ребенка и ребенка его ребенка доходили до него и доставляли ему радость.
Он взял конверт, показал его Кате — торопливо надписанный, он уже не был поводом для отгадывания загадки и беспокойства. Не говоря ни слова, Король спрятал конверт вместе с вурезкой из газеты и извещением о смерти Финдейзена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91