Возможно, Катя сразу же найдет нужный тон, чтобы по-деловому с ним все обсудить. Лучше всего было бы, если бы она сейчас же приехала, оттащила бы его от письменного стола и от газет с извещениями о смерти, увела бы его в комнату с эркером и высокими окнами, где среди книжных полок было не так мрачно.
— Расскажи-ка,— и дело могло бы принять мирный оборот,— что же произошло?
Ничего, только домыслы, так что же его волнует? Через день-другой он отправится в длительную поездку, где не будет времени заглядывать в отдаленные уголки прошлого. Когда-то в Сахаре он хотел объехать стороной город мертвых на берегу Нила, Луксор, но неожиданно попал в путаницу фараоновых гробниц: темный лабиринт пещер в раскаленных скалах пустыни, пестро разрисованный и снабженный всеми мыслимыми орудиями труда, оружием и королевскими игрушками — королевская отрада погруженных -в набальзамированный вечный сон. Почему вспомнился ему этот эпизод, почему не забыл он его, как многое другое, более близкое?
Он мог бы сказать Кате:
— Этого не может быть, в то время я был в отъезде, Розвита могла точно назвать все даты, поездки следовали одна за другой, конференции, заседания, делегации, иной раз он возвращался поздно вечером, а утром опять улетал.
— Ты хоть ведешь записи? — спрашивала Янина, которая обычно провожала его на аэродром, обсуждала с ним неотложные дела, совала в карманы газеты, книги, записки, что еще? Кто знал, что скапливалось в нижнем ящике его стола, но уж наверняка не отчеты, протоколы и точные записи,
— Кое-что приблизительное, это да,— отвечал он на подобные вопросы.
Когда-нибудь, так он себе наметил, он достанет все эти бумажки и начнет писать: «История королевской жизни...»
Сорок девять лет было Финдейзену, далеко не тот возраст, когда человек боится извещений о смерти, гробниц фараонов и легкомысленных приключений. Король выглянул в окно, день показался ему мрачным, он снова взялся за газету и слово в слово прочел все, что сообщали скорбящие близкие: «мой любимый супруг...», «наш дорогой отец», «внезапно оборвалась достойная трудовая жизнь», «непостижимо для нас всех и безвременно...» Невыносимыми были бы эти прощания с любимыми людьми, не будь в газете и других сообщений...
«Господину Королю лично», так там написано? Король торопливо извлек из кармана конверт, уставился на него, улыбнулся, внезапно перестав испытывать и скорбь, и хоть какую-либо тревогу.
15
То была не Катя, а соседка, фрау Мёбиус, маленькая, кругленькая, живая женщина.
— Я увидела у вас свет,— сказала она, шмыгнув в комнату.
Она полдня работала в детском саду, прежде поваром, теперь помощницей воспитательницы, а кроме того, изучала педагогику и следила за порядком в квартире Короля. До того, как Катя въехала к нему, фрау Мёбиус вела его хозяйство, неохотно брала за это несколько марок, но, разумеется, при условии, что и он со своей стороны ей поможет: экономика и марксизм, литература и правописание — с этими предметами у нее не ладилось.
— А вы в этом король,— лукаво подъезжала она к
Королю, когда приходила с какой-нибудь просьбой.— Да, ваше белье я получила из стирки, лежит у меня, в полном порядке.
И в этот раз она тоже протянула ему тетрадку. Около сотни считалочек, детских стишков записала она в эту тетрадь, их надо было оценить с точки зрения сегодняшнего дня.
— Ну и как? — спросила она.— Главное, чтоб детям было весело, объяснять им ничего не надо.
Она была в затруднении, работа считалась экзаменационной, через три дня был срок сдачи.
— Как раз в день вашего рождения,— заметила она
с улыбкой, окидывая взглядом беспорядок в кабинете. Поэтому я хотела бы спросить, будете ли вы праздновать здесь и не нужно ли чуточку прибраться?
Вопрос, несмотря на дружелюбный тон, был скорее утверждением, порицанием, которое главным образом относилось к Кате.
— Н-да,— ответил Король, в самом деле давным-давно пора было устроить генеральную уборку, они уже в конце прошлой недели хотели этим заняться, но все что-то мешало.— Праздновать? — переспросил он рассеянно, ибо это тоже относилось к тем делам, которые он не считал важными.
Перелистывая тетрадку, которую положила фрау Мёбиус ему на стол, он нашел древнюю считалочку: «Майский жук, лети ко мне, отец твой на войне, а мать в Померании, да Померания сгорела...»
Со времен войны, это знала и соседка, он всякий раз в свой день рождения сбегал, исчезал из квартиры, будь она вылизанной до блеска или нет. Друзья и коллеги, правда, обижались за это на него, называли его поступок вывертом, а то и похуже, но никто не подозревал, что он в это время года едет в Зандберг.
— Вы же знаете, я постоянно в разъездах,— сказал Король, ломая голову над тем, как прокомментировать летящего жука, отца на войне и сгоревшую Померанию с точки зрения сегодняшнего дня.
— Во всяком случае,— заметил он,— война никому ничего хорошего не сулит, ни отцу, ни жуку, ни ребенку.
Фрау Мёбиус вздохнула с облегчением: он ей поможет,— и она благодарно кивнула.
— Как нам лучше всего поступить? — спросила она, обводя все вокруг взглядом вполне недвусмысленным.—
В конце концов, это не рядовой день рождения, а вы не рядовой человек.
Она намекнула, что и коллектив жильцов кое-что приготовил, так уж принято, когда наступает круглая дата.
— Мой муж не намного моложе, но после несчастного случая он уже получает пенсию.
Король вдруг взорвался: детские стишки, младенец в коляске, майский жук и война, больной сосед и вдобавок пенсия. Он швырнул тетрадь на стол, разволновавшись, что кто-то распоряжается им из-за даты, которая для него не имеет никакого значения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91