Король подтрунивал над этим и тем охотнее, болтая о всяческих приключениях, предавался романтически-биографическим воспоминаниям.
— В ту пору,— рассказывал он,— когда я плавал по Лаго-Маджоре, я однажды вылез на берег черный-пречерный, весь в нефти.
Он рассмеялся, на него там смотрели, как на какое-то чудо, его пригласили в лучший отель острова Изола Белла, отдраили и надушили. Владелец острова, граф, уже бредил несметным числом бьющих к небу нефтяных фонтанов и баснословным богатством.
— А мне, открывателю, обещал медный грош.— Король опять громко смеялся, смакуя уже известную всем суть рассказа.— А была это всего-навсего колесная мазь или что-то в таком роде. Да что уж могло быть в этом песке?
Вес их споры крутились вокруг газеты и вопроса, что дает тот или иной материал, «за» он или «против». Была работа обязательная и работа желаемая, но материалы, в которых субъективное желание подменяет трезвую оценку действительности, оказывались у Короля в нижнем ящике стола, как и некоторые сомнительные случаи. Единого мнения Святая Троица бывала далеко не всегда, но Королю по праву принадлежало решающее слово:
— Это должно быть сделано, в крайнем случае сделаю я сам.
Если Король чуял шанс обойти другие газеты или, тем более, телевидение и раньше напасть на след какого-нибудь дела, его было не удержать, он не считался с реальными возможностями.
Тут уж Лаго-Маджоре оказывалось всего-навсего безобидной детской купальней, «мафия» переступала все границы фантастики и разума.
— Если в Гоби есть нефть, так почему бы ей не быть и в наших песках? — задавал вопрос Король, зажав в зубах трубку и окутывая дымом свою темноволосую с проседью голову.
Вынырнув из теплых вод воспоминаний, он испытующе-строго оглядывал своих соратников, внезапно переставал шутить и острить. Каждый из сидящих вокруг ждал, что взгляд Короля остановится па нем, что «Ну, Гоби или земля Бранденбург?» относится к нему и из вороха бумажек выпорхнут проездные документы, в которые, конечно, уже вписаны изящным почерком дальняя цель и фамилия счастливца.
— О Чингисхане и монастырях упомянуть только между прочим, об этом хватает макулатуры,— заметил Король, уставившись куда-то поверх их голов в окно.
Казалось, он действует под каким-то нажимом, глядя поверх столь высоко ценимых им созданий из его ближайшего окружения, пересекая взглядом границы, страны и моря, от которых обычно так легко отделывался, не замечая полей, лесов и гор, вперив взгляд в сердце далекого континента.
— Я поеду сам,— объявил он, вздохнув с облегчением, ибо никто не смел ему возражать.— Иначе зачем вы мне, вы — мои заместители, а не я — ваш.
Он держал в руке командировочное удостоверение как победное знамя. В него четкими печатными буквами было уже внесено «Король». Гражданство, место рождения, дата рождения вписаны неразборчиво. Постучав пальцем по этим строчкам, он хитро сказал:
— Ведь никто же не поверит, если я даже ясно напишу.
Густые клубы табачного дыма окутывали его, Янина покашляла и шепнула ему:
— Нас еще, пожалуй, обратят здесь в верующих в наш век научной ясности.
Остальные молча, опустив головы, покорились сбивающей с толку игре, которую опять затеял Король. Проездные документы были переданы в приемную, все шло своим чередом. Через час кончался рабочий день, но шеф спокойно перечислял три острова на Лаго-Маджо-ре: Изола Белла, Изола Мадре и Изола деи Пескаториа, до них, задымленных, омываемых нефтяными лужами, ныне доплывали пароходы.
— В ту пору я срывал прямо с деревьев апельсины,
лимоны, оливки и инжир, а ветки пышным цветом расцветшего олеандра тянулись ко мне в окно.
Он прикрыл глаза, умолк и откинулся на спинку стула, сбитый с толку вторичным покашливанием Янины и насмешливым вопросом:
— А что расцветает в Гоби?
Немного погодя он повернулся к ней, возвращаясь, отрезвленный, хладнокровный, в повседневность, требованиям которой он всегда удовлетворял.
— Да, что? — переспросил он и, властно постукивая трубкой, резко вытряхнул пепел в раковину.— Социализм расцветает и тут и там, с нефтью или без нее!
2
Молодую, хорошо одетую женщину видели утром, когда она подошла к старому зданию, где находилась редакция газеты, у моста через Хафель. Она была, видимо, взволнована, полна сомнений, осуществить ли свое чудовищное намерение или в последнюю минуту повернуть назад. Шел дождь, холодный ветер свистел вокруг здания, напоминающего укрепленный замок, перед подъездом которого она нерешительно остановилась. Любезный философ Франкенберг поспешил к ней, помог ей поднять на пять ступенек коляску, открыл и придержал тяжелую дверь, ни о чем не спросив. Он приветливо кивнул ей, она же, надо думать, поняла его кивок как знак сделать то, что она намеревалась сделать, и осознала, что все пути к отступлению отрезаны. Она провезла коляску мимо каменных львов и дорических колонн в высокий, украшенный лепниной вестибюль. Услужливый молодой человек, поднявшись по лестнице, исчез в королевских высях, другие сотрудники проталкивались в дверь, и никто больше не обращал на нее внимания.
Только вахтер, старик Флемминг, подошел к ней, когда после начала рабочего дня стало поспокойнее, склонился, улыбаясь, над ребенком, что, раскинув ручки, со сжатыми кулачками спал на подушках. Но, прежде чем Флемминг успел обменяться с молодой женщиной двумя-тремя словами, нахлынули посетители, о которых ему надо было уведомить по телефону Манке, Франкенберга или прекрасную Янину.
— Не хотите ли переговорить с кем-нибудь еще? — любезно советовал он, зная, что Троица сидит у Короля и в распоряжении остального человечества будет не раньше чем к обеду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91