В начале сентября, незадолго до ее отъезда на учебу, хозяева поинтересовались:
— Что же теперь будет?
Они не хотели отпускать ее, уж ни в коем случае на год или больше, она сказала им о своем отъезде только в последнюю минуту. Старики, оставшиеся бездетными, без нее не справились бы со своим хозяйством, а брать кого-нибудь другого в дом они не хотели; Веру они полюбили всем сердцем, как собственную дочь.
— Ты теперь член нашей семьи,— говорили они.— Мы тогда тебя приняли и всегда хотели тебе только добра, и ты делала, что в твоих силах, для нас. Когда мы умрем, тебе достанется все, что у нас есть.
С тяжелым сердцем прощалась Вера со стариками и обещала в каждую свободную минуту — на два выходных в конце недели и на каникулы — приезжать к ним.
— Здесь мой родной дом,— заверяла она их.— Кроме вас, у меня никого нет.
И какое имело значение, что ехала она в Дрезден, где жил человек, которого она любила? Она даже не знала, будет ли там возможность ежедневно говорить с ним по телефону, как это было здесь. Когда-нибудь он опять уедет, она не осмеливалась спросить его об этом. Они точно без слов уговорились молчать, с этим Вера примирилась, хотя ей доставляло много огорчений, что она, по существу, почти ничего о нем не знала.
Поэтому она не слишком огорчилась, когда напрасно его высматривала, стоя в чужом городе на вокзале. Он знал, что она приедет, но ничего обещать не мог.
— Я понимаю,— сказала Вера ему по телефону,— как-нибудь сама справлюсь.
Но в последние годы она почти не выезжала из деревни и теперь, постояв минуту-другую в лихорадочной вокзальной сутолоке, с тоской вспомнила свой тихий приветливый уголок. И уже хотела узнать, когда идет об-
ратный поезд, но тут с ней заговорил какой-то пожилой человек.
— Меня зовут Флемминг,— сказал он,— я друг Ганса, он просил меня о вас позаботиться.
Шел дождь, Флемминг открыл зонт и взял у Веры из рук чемодан, она сразу почувствовала к нему полное доверие. Флемминг привел ее на трамвайную остановку и спросил:
— У вас есть комната?
Тут она поняла, как опрометчиво поступила, хотя давным-давно запланировала свой приезд в Дрезден. Она даже толком не знала, почему решила учиться и почему именно иностранным языкам.
— Может, Ганс нам подскажет,— ответила она старику, который задумчиво посмотрел на нее.— Или он опять уехал?
— Нет, нет.
Видимо, и с Флеммингом у Ганса существовал уговор молчать об этом. Да особенно словоохотливым Флемминг и без того не был. Лишь проехав в переполненном трамвае несколько минут, он улыбнулся, кивнул ей и сказал:
— Вам тут наверняка понравится, сейчас проедем развалины. А я живу за городом, там вы для начала можете остановиться.
Только теперь Вера обратила внимание, что трамвай идет по району сплошных развалин. Она невольно крепко прижалась к Флеммингу, а он повторил:
— Сейчас мы выедем отсюда.
Теперь Вера даже представить себе не могла, чтобы здесь нашлось для нее пристанище. И что я за человек, спрашивала она себя, никогда-то я не задумывалась над тем, откуда он мне звонит, куда я еду и почему так трудно обрести любовь, счастье и покой в этом тревожном мире.
8
Дождь лил не переставая, серый туман расползался под низкими облаками по долине Эльбы. Ни единого зеленого пятнышка кругом, только поблекшая, увядшая листва на деревьях, которую срывал ветер и уносила река. Повсюду разбитые дороги, огромные лужи, в садах, в полях — размытые тропинки, а высоко на холмах на
окраине города, где иной раз виднеется светлый клочок неба, какой-нибудь мальчонка бодро пробивается сквозь ветер и бурю.
Там и было жилье Флемминга, а теперь и Веры.
— Вы можете пока здесь пожить,— сказал ей Флем-минг, оставил одну, вручив ключи, зонт и план города.
Теперь она ждала Ганса, устроившись, как могла, в домике. Занятия начинались только через два, нет, три дня, учебниками она уже давно запаслась, а сейчас лишь перелистывала их, погруженная в свои мысли, и глядела в окно.
Города отсюда не видно, видны только конечная остановка трамвая, заборы и крутая лестница на склоне, ведущая наверх к небольшому дому, сдающемуся в аренду, и к садовым участкам. Там время от времени взмывает вверх стая птиц, что, недолго, но беспокойно покружив, летят к далекому светлому клочку небес.
Под вечер Вера увидела Ганса на лестнице внизу перед домом, но не вскочила, не в силах была броситься ему навстречу, обнять его и сказать все, что за этот день — и почти за целый год — она передумала.
— Вот и ты,— сказала она, открывая ему, после как он, раз-другой стукнув, заколотил в дверь.— Ты, значит, все-таки пришел, не оставил меня одну.
— Раньше я никак не мог,— ответил он, прижал ее к себе в коридоре и стал пылко целовать, не выпуская из рук букета в похрустывающей бумаге.— Все будет хорошо, я рад, что ты теперь здесь. Такое больше не повторится— ни такое расставанье, ни такие недоразумения. Пожалуйста, не обижайся на меня.
Она покачала головой, взяла цветы, повернулась и пошла в комнату, до этой минуты такую чужую и даже жутковатую. От волнения она не находила выключатель, выронила цветы из рук и ухватилась за спинку стула, на котором просидела и прождала с раннего утра. Она стояла, словно окаменев, и едва ли даже расслышала его шаги и те несколько слов, что он сказал, когда подошел к ней и отвел от окна. Но на краткий миг, до того как ничего уже не чувствовать, кроме его дыхания и долгожданных объятий, ей показалось, что в сумеречном свете она ясно увидела разрушенный город и все новые и новые стаи птиц, которые, словно их вспугнули, летели сюда и дальше к свету и теплу, внезапно показавшимся и ей не такими уж далекими и недостижимыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91